Забытая могила

пятница, 15 июля 2011 г.

ЗАБЫТАЯ МОГИЛА

В начале я покажу несколько листов бумаги с машинописным текстом. Это воспоминания о войне моего отца. Речь там идет о местах, где развернется повествование, относящееся уже к нашим дням, и до сих пор не вполне завершенное.

 Когда я пришел в Церковь, и стал ходить в Реконь, последовательно осваивая давнюю и недавнюю историю монастыря, сплетенную с семейными преданиями семейства Ершовых, параллельно возник и развивался интерес к собственной семейной истории.

 Он имел смысл в контексте бесед с покойным отцом, когда мы пытались понять свою связь с прошлым и меру ответственности за него, прошлое нашего рода, нашей страны. Это имело прямое отношение к вере, к попытками обращения отца. Теперь уже все это позади, и есть смысл привести в порядок некоторые документы, появившиеся в ходе этих поисков и находок.

 Вот почему я решился воспроизвести воспоминания отца, это тоже документ эпохи.

Поскольку завершился большой этап жизни, занявший несколько лет, рассказ о нем пришлось разбить на несколько частей по смыслу. Озаглавил я их весьма условно, поэтому на заголовки можно не обращать особого внимания, дело не в них. Главная мысль, ради которой я взялся все это последовательно записать – попытаться увидеть Промысел Божий в своей судьбе и судьбе своих родных, ощутимый в ключевые моменты жизни. Один из таких моментов я пережил .памятным летом 2007 года.

С литературной части, безусловно, есть изъяны – я ведь не повесть для печати пишу, и читать местами будет скучновато. Но надеюсь, что терпения дойти до конца хватит, и заранее благодарю за внимание. И, конечно, надеюсь, что эта молитва будет существовать и дальше - о моем отце и обо мне. Потому что те усилия, которые я предпринимал, во многом были ради обращения ко Христу моего покойного папы. Итак, вот что было.

 

1    ЗАБЫТАЯ МОГИЛА

Эта история берет  свое начало летом 2007 года. Первый раз в жизни я еду в смоленские края, в г. Рославль - это примерно в ста километрах южнее Смоленска, - чтобы найти и благоустроить место захоронения шести своих сродников, в частности прапрадеда и прабабушки по отцовской линии. Семья матери моего отца происходит из расположенного недалеко от Рославля села Гореново. Прадед убежал в Рославль от коллективизации еще до войны. А в войну два года провел под немцами мой отец, отправленный в июне 1941-го на каникулы в деревню, где и оказался в оккупации вследствие быстрого немецкого наступления. Прятали его от немцев, поскольку был сыном красного командира и коммуниста. Это были два года трудной жизни, но, как я думаю, и дар Божий -  навсегда запомнившийся опыт жизни в верующей семье. Его там едва не крестили. Увы, прадед был человек смиренный и решил, что негоже крестить без желания отца ребенка, а дед мой был ярый коммунист. Вся остальная жизнь моего отца прошла среди атеистов, так же воспитывался и я сам. Удивительно живучая память детства сохранила, однако, для отца опыт молитвы и чтения Писания, и еще самые теплые воспоминания про то, как умели любить друг друга люди в верующей семье прадеда. Поэтому во многом мой интерес к теме возник на почве уже многолетних безуспешных попыток обратить отца к вере и молитв за него. Детство и старость симметричны и потому я подсознательно рассчитывал на пробуждение интереса к корням и вере предков. Тогда я еще не вникал в то, насколько сложное напластование всякой всячины стоит за этим словосочетанием: "вера предков". Слава Богу, что христианство в действительности не вера предков, а личное откровение.

Кроме того, накопился потихоньку какой-то странный опыт первых паломничеств в северной части новгородской области, где шаг за шагом на протяжении нескольких лет Господь открывал мне историю края, связанного с заброшенным монастырем. Придется сказать несколько слов об этом этапе жизни, как я его сейчас вижу, уже с некоторой дистанции по-новому глядя и оценивая его. Прошу прощения за неизбежные повторы.

Называется монастырь Свято-Троицким, поскольку тут была явлена в давние века чудотворная икона Троицы. Возникновение и развитие обители было неразрывно связано с чудотворной Тихвинской иконой Божией Матери. Это сочетание двух часто встречающихся отсылок к общеупотребительным церковным названиям я тогда оценил как случайное.  Внимание было на последовательном освоении опыта пеших походов, научения расспросам местных жителей, освоением элементов туристской техники, знакомством с архивами.  При этом как-то само собой получилось так, что логика этого постепенного раскрытия чужой жизни все время толкала меня на какие-то действия, чтобы сберечь исчезающую на глазах память. Хотя это была чужая память, далеко выходившая за рамки собственно монастырской истории, я неудержимо погружался в нее, распутывая мифы и реальные факты местной жизни, сплетенные воедино в прошлом и настоящем.

Жизни, в которой были святость и предательство, амбиции и самопожертвование,  была война, были созидание и разрушение - и все это впечаталось в конкретные людские судьбы. А с одной из таких местных семейств оказалась тесно связана судьба монастырских святынь. В пеструю ткань семейных повествований то и дело вплетались чудеса местного святого отшельника. Его могилу и места землянок в болотах помогал мне искать старик, мальчишкой заставший коллективизацию, арест последнего монаха, войну, помнивший послевоенные годы с казусами типа хрущевской кукурузы. Жизнь его семьи, - уход от веры, уход в города, спаивание,  разрыв родственных  связей, - была горькой притчей для меня.  От многолюдного некогда здешнего народа остались немногочисленные старики, готовые исчезнуть, как исчезают с лица земли и их деревни, и грандиозные строения забытого монастыря, как опыт веры исчезает из души их городских потомков. Я тогда не понимал, зачем мне чужие судьбы, чужое прошлое и настоящее. Но почему-то было обидно, хотелось воспротивиться этому погружению в воды забвения целой цивилизации, которую я привык считать своей страной, совершенно ее не зная.

Впоследствии это внезапно обнаруженное незнание подтолкнуло меня расширить географию моих паломничеств и отказаться от комфорта экскурсионных групп и попробовать по-евангельски: приди и посмотри. Наверстать упущенное, пока Господь дает силы и время.  А знакомство с местом, как и с человеком, требует времени и напряженного внимания, которое, когда идешь не один, переключается на общение со спутниками. И еще, как показал опыт, Господь открывает потребное именно тебе, именно сейчас - и это никак не уложишь в прокрустово ложе заранее намеченного плана. К тому же православные паломнические службы действуют по принципу "только мощи и источники", пролетая мимо той современности, которая эти святыни окружает. А мне нужна моя страна целиком. А разве не святыня живой опыт веры моих современников?

Итак, от любознательного туриста я стал эволюционировать к активной деятельности. Сперва были памятные знаки, кресты, потом запись воспоминаний стариков и архивы, а после - для систематизации и передачи другим, - пришлось делать фильм. А поскольку ничего этого я не умел, пришлось искать и учиться  "из под руки" у  тех, кто умеет.

На каждом шаге требовалось добровольное решение отдать еще один кусок жизни на это непонятное дело, но интерес в душе не гас, и раз за разом я соглашался на еще один поступок. После того, как фильм был снят и роздан в монастыри, в надежде в надежде сохранить таким образом память, стало очевидно, что что-то в жизни закончилось. И я не мог тогда до конца понять, чего ради все это было. Зачем Господь сделал из меня за эти годы что-то среднее между поисковиком, историком, журналистом и киношником - все это, разумеется, на дилетантском уровне.

И еще копилось неприятное ощущение, что я раскапываю и сохраняю память чужих мест и чужих семей, а по истории своей семьи не знаю и не делаю практически ничего. Типичный "совковый" вариант, как оказалось. Особенно же неловко было оттого, что за сорок с лишним лет после последнего захоронения, никто не поставил на могиле наших предков ни памятника, ни ограды. Поскольку за десять лет моего воцерковления отец если не согласился, то привык, что у него верующий сын, мое решение ставить крест долгих дебатов не вызвало. Семь лет подряд мы с отцом ежегодно собирались сделать это вместе. На седьмой год он сказал, что придется мне это делать самому.

В Смоленске еще жив наш 80-летний родич Николай Егорович, которому я прихожусь внучатым племянником, но надежды на него можно было возлагать лишь в плане поиска места могилы. Уже натренированный в новгородских краях, я решил применить полученные навыки и на смоленщине, собрался с видеокамерой, диктофоном, картами, предварительно впервые всерьез расспросив отца  - и двинулся познавать незнакомые края моих предков.

Так, кстати, появились на свет отцовские воспоминания, ценный источник сведений, в частности,  о моем прадеде Матвее Винокурове. Многое я узнавал впервые, причем текст этот столько же говорит о предмете воспоминаний, сколько и о самом отце. Поэтому привожу здесь большой фрагмент этих мемуаров.

“…Дедушка закончил 4 класса церковно-приходского училища, был грамотным человеком и пользовался уважением односельчан, которые неоднократно избирали его сельским старостой. Бабушка была неграмотной, читать и писать не умела. Насколько я знаю, в Горенове семья Матвея Винокурова прожила до 1911 года. Потом случился большой пожар, усадьба их сгорела и дедушка переселился в посёлок Красная горка, который находится в 2-х км от Горенова. Каким-то образом зто совпало с реформами Столыпина, когда крестьянам давали землю, расселяя большие сёла, реформируя таким образом, крестьянские общины. Дедушка и вся его семья были очень трудолюбивыми людьми, много работали в своём крестьянском  хозяйстве ( пашня, сенокос, постоянный уход за скотиной и птицей), потому семья после пожара снова встала на ноги. Все работы выполняли самостоятельно, батраков не нанимали. Дедушка умел многое. Кроме любых крестьянских работ он был очень хорошим плотником, зарабатывал, исполняя плотницкие работы. Бригада, в которой он постоянно работал после завершения уборки урожая, "поставила", как он мне рассказывал треть всех домов в Рославле. Ведь до Великой Отечественной войны и многие годы после неё Рославль был, в основном, "деревянным " городом. Кирпичные дома (почти все одноэтажные) были только в центре, остальное - дерево. Во время Великой Отечественной войны очень много деревянных домов сгорело. Собственно поэтому дедушка мне и рассказывал о своих плотницких работах в городе, видя эти пожары во время войны и после. Кроме того, он умел хорошо валять валенки, для этого в хозяйстве были необходимые помещения и оборудование. Хорошо плёл лапти, ремонтировал сбрую, телеги, сани. Кстати, собирать сани он тоже умел. Этот процесс сборки я видел в детстве собственными глазами. Основу саней составляют два полоза, которые гнут в специальных мастерских, где надо иметь соответствующее оборудование. Всю остальную конструкцию надо собрать на основе этих полозьев. Это дедушка делал хорошо даже в условиях оккупации, когда он для кого-то собрал двое саней ( именно это я и видел), наверное, что-то при этом заработав для нас с бабушкой. Так что руки у него были очень хорошие. Он воевал во время Первой мировой войны на русско-немецком фронте, попал в плен и был в плену в Австрии  Домой вернулся после окончания военных действий, в каком точно году - не знаю, видимо, в 1917. В революции и гражданской войне участия не принимал, насколько я знаю, во всяком случае, активности не проявлял никакой. Видимо, война и плен научили его держаться от всех этих безобразий по возможности. подальше. (…) он считал, что к власти в деревне пришли пьяницы, бездельники, лодыри и люди, не умеющие нормально выполнять сельскую работу. Поэтому они и были бедняками, поскольку не умели и не хотели трудиться. И именно они разорили деревню, отнимая землю и имущество у тех, кто работал на земле и сгоняя всех в колхозы. Это он, не стесняясь, объяснял очень популярно своим "семейным" коммунистам - своему зятю, моему отцу и своему старшему сыну, брату моей матери и моему дяде Сидору. В своей правоте в этом вопросе дедушка был убеждён, а я эти его рассуждения с детства только запомнил, понимать начал значительно позже.

                                                  На Красной горке семья Винокуровых жила, наверное, года до 1935-36, точнее не могу сказать. Впрочем, с отцом и матерью остались только младшие сёстры, мои тёти Наташа и Дуня. Тётя Рипа вышла замуж и ушла в дом мужа, в рядом расположенную деревню Голеевка. Дядя Сидор переехал в Рославль, там работал и женился. Дядя Ефим уехал учиться в Ленинград, а моя мама - в Москву. Сначала дедушка, насколько я знаю, в колхоз не вступил. Потом. когда начали всерьёз заставлять, переехал в Рославль, купив там дом. Дом они купили вместе с семьёй тети Рипы и вместе в нём поселились. Практически в городе они вели тот же крестьянский образ жизни, только овец не было. Были лошадь, две коровы, двое свиней, десяток кур. При доме - большой огород, на окраине города - поле, где сажали картошку. Каждое лето обязательная заготовка сена, которое складировалось в большом сарае при доме. Такое вот село в городе, который тогда был, по существу, большим посёлком. Отношения с соседями сложились хорошие. Дедушка был добрым, отзывчивым человеком и всегда помогал, чем мог людям, которые обращались к нему за помощью. Это не всегда одобряла моя бабушка, которая тоже не отказывалась помочь соседям, но считала, что дедушка в этом смысле бывает излишне "усерден". 

                                                   При выполнении любой работы дедушка был очень добросовестным работником, всё делал. предварительно много раз обдумав то, что собирался сделать. Да и во время выполнения задуманного всё время старался видеть, как получается тот или иной результат работы. Так было во всём: пахал ли он землю, заготавливал ли сено, штукатурил ли стены комнат в доме или крыл крышу и т. д и т.п.Пословицу "Семь раз отмерь, один раз отрежь" я узнал от него. Полной противоположностью ему в части подхода к исполнению каких-то дел были его старший сын Сидор и мой отец. В семье это всегда отмечалось. Для сравнения всегда представлялся случай достаточно частый в хозяйственной практике - когда нужно было что-то прибить или сколотить. Глядя на забитые гвозди любой член семьи мог сказать, кем они забиты - дедушкой или дядей Сидором или моим отцом. Двое последних в оправдание говорили, что они выполнили работу быстрее, а аккуратность совсем не всегда обязательна. Дедушка неаккуратно делать не мог, потому что считал неаккуратное ненадёжным. Какую-то суету, спешку в делах он терпеть не мог и других старался научить этому же. Это его качество я помню очень хорошо. И окружающие уважали этот его основательный, продуманный подход к делу. При этом он никого не заставлял делать что-то по-своему. Он достигнутым результатом показывал, как нужно правильно делать то или иное дело. Благодаря ему я уже в очень раннем детстве многое знал о крестьянском труде. Он брал меня с собой на пашню, ставил за плугом впереди себя, и так мы вместе шли по свежей борозде за плугом, который тянула лошадь. Я шел, держась за рукоятки плуга в полной уверенности, что это я управляю и лошадью, и плугом, что я пашу это поле. Он брал меня на луг, где косил сено, на ток у гумна, где вручную, цепами молотили снопы ржи, показывал, как обрабатывают лён, как запрягают лошадь, как вообще кормят и поят сельскохозяйственную живность и ухаживают за нею. Поручал мне какую-нибудь несложную работу, например, править гвозди, которые в те времена были  огромным дефицитом и их надо было  использовать  многократно, предварительно выровняв после предыдущего использования.

                                         У дедушки был очень спокойный, ровный характер. Я никогда не слышал, чтобы он на кого-то повысил голос, тем более накричал, как-то обидел. В семье он пользовался очень большим уважением, к его мнению очень внимательно прислушивались. Конечно, в те годы, когда я жил у них в бабушкой, их дети уже были взрослыми, самостоятельными людьми и свою жизнь строили сами, в соответствии со своими взглядами и убеждениями. Но мнение отца для них имело большое значение, хотя, конечно, они ему уже далеко не всегда следовали. Да он этого и не добивался, он и сам уважал чужое мнение. Он никогда ни с кем не ссорился, ни со своими детьми, ни с бабушкой. Бабушка имела на него большое влияние, она, насколько я помню, управляла в доме многими хозяйственными процессами, по крайней мере, так это представлялось моему детскому взгляду на происходившее в доме. В моей памяти сохранился только один случай, когда я видел дедушку сильно выпившим по случаю какого-то праздника. Всё происходило совершенно спокойно, никаких эксцессов, бабушка и тётя Рипа просто отвели его в спальню и уложили спать. На моих глазах такого больше не было. Никаких регулярных приёмов спиртного  у дедушки не было. В этом смысле он был непьющим человеком.

                                          К окружающему миру и событиям в нём дедушка проявлял постоянный интерес, внимательно слушал радио, читал газеты, старался поговорить о событиях в стране и мире со своими родными и близкими, особенно с теми. которые жили в Москве, а потом в Ленинграде. (…) Пятидесятые годы прошлого века - это последние годы его жизни и именно в это время он мне говорил: "Какая интересная идёт жизнь! Новые автомобили, реактивные самолёты, космические ракеты, спутники, телевизоры - сколько всего придумано! Очень хочется ещё пожить, посмотреть, как это всё будет дальше!" И продолжал читать газеты до глубокой ночи, когда ему никто не мешал. Правда, в шутку бабушка "ругала" его,  что он "палит" много электричества на освещение. Во время немецкой оккупации  мы жили на Красной горке у родственников бабушки, спрятавшись, как считали дедушка и бабушка от возможных преследований со стороны немецких властей - ведь семья считалась семьёй коммунистов, один из которых был вторым секретарём Рославльского горкома партии, а другой - моряком, флотским офицером. И в городе было немало людей, которые это хорошо знали, прежде всего из числа соседей по улице. В доме, стоявшем рядом с домом дедушки, по тому же 3-му переулку Красина, хозяином был человек, когда-то до 1917 года служивший в российской жандармерии, не знаю, правда, на каком посту. Но от него в семье Винокуровых ждали всяких неприятностей, хотя внешне отношения были нормальные. Так вот в это время дедушка не оставлял книги, читал всё, что попадалось под руку, тоже поздно вечером при свете коптилки, а то и лучины. Знаю точно, что в это время читал он Библию, потому что об этом он говорил мне: "Очень умно написанная книга, годится для чтения во все времена. То, о чём в ней написано, было и в прошлую войну ( имелась ввиду Первая мировая война ) и в эту. Брат идёт на брата, сын - на отца". Это я запомнил практически дословно. Он и ещё много приводил примеров соответствия текстов Библии происходившим и происходящим событиям, но я этих примеров не запомнил. А вот то, что написал выше, помню точно. Тогда я совсем не понимал, что это за книга - Библия, понимал только, что это как-то связано с верой в Бога. О вере в Бога, о том, что есть люди верующие и неверующие я в детстве уже знал, поскольку в доме дедушки и бабушки и в деревне, и в городе всегда были иконы, во всяком случае, при их жизни. И мне ещё в детстве объяснили, кто на них изображен и почему они находятся в доме. Дедушка и бабушка, конечно, были крещёными, православными людьми. Насколько я помню, дома иногда молились вечером, не очень долго. Но в церковь на моей памяти не ходили, видимо, потому, что церкви были закрыты. А, возможно, и потому, что в семье были коммунисты. Так что о твёрдости и глубине их веры ничего сказать не могу. Знаю точно, что в период оккупации меня хотели покрестить, чтобы как-то "скрасить" мою черномазую внешность и принадлежность к коммунистической среде обитания. Но знаю также, что это не состоялось. Такое дело я бы  точно запомнил, поскольку мне предварительно рассказывалось, как это делается с младенцами, а как должно происходить с более взрослым ребёнком. Думаю, что дедушка и бабушка не решились на моё крещение, так как верили что немцев прогонят, придут наши войска, а с ними и мой отец, который вряд ли одобрит такую их самодеятельность, как крещение сына коммуниста.

                                                       Ещё мне вспоминается, что дедушка, естественно, считал, что основой государства является труд рабочих и крестьян. Другими заслуживающими  уважение видами деятельности являлись, по его мнению, труд инженера, врача и учителя. Остальное он считал менее важным. Он не понимал, как всерьёз можно воспринимать ( и платить за это деньги) труд певцов и танцоров из всевозможных ансамблей песни и пляски, а также труд шахматистов, художников, музыкантов и других деятелей искусства. Для него все эти занятия были несерьёзным делом. Мне как-то не приходило в голову спросить у него, как он относится к военной службе, а также к работникам торговли. Смутно помню какие-то довольно иронические воспоминания дедушки и бабушки о каких-то священнике и дьячке гореновской церкви, которым надо было делать некие подношения по церковным праздникам. Впрочем, эти рассказы мне вспоминаются очень смутно, поскольку они тоже как-то связаны с моим несостоявшимся крещением.

                                                    В целом я запомнил своих дедушку и бабушку, как людей совершенно замечательных, удивительно светлых и добрых. ”

Теперь мне предстояло найти могилу, где лежат эти люди.

Была целая история с поисками места. Его помнили "наши" из Рославля - а теперь они умерли, и приходилось искать почти детективными методами.

Не менее романтично и благодатно складывался и процесс изготовления и установки креста. В чужом городе в сжатые сроки при небольших финансах – как это сделать? Господь послал мне удивительную встречу с молодым местным предпринимателем, который владеет столярным цехом. Он сперва удивлялся, потом отказывался, а после все-таки сжалился и согласился изготовить изделие, "непрофильное" для его фирмы настолько, что пришлось снимать пропорции размеров с креста на обложке моего молитвослова. Этим дело не закончилось. Неумолимая логика благотворительности привела далее к тому, что ему пришлось лично в свободное время дважды лакировать этот крест и потом везти со мной на своей машине и ставить его.  Раб Божий Александр оказался верующим и добросердечным человеком – не так часто это встречается в бизнесе. И это был далеко не единственный подарок Божий, резкий контраст  моей немощи.

Когда нужно было насыпать и окантовать могильный холмик, найти батюшку, чтобы освятить крест и отслужить панихиду - все происходило как в доброй сказке. Откуда-то случайно появлялись мысли, люди, инструменты… Батюшка пришел вообще из дому в неурочное время позванный добрыми бабушками.

Но и для меня события развивались необратимо. Когда крест на могиле был поставлен, и батюшка пел панихиду, вдруг выяснилось, что я не могу утверждать на сто процентов, что знаю имена всех, кто здесь лежит. Батюшка укоризненно посмотрел на меня и продолжил "… и всех, Господи, зде погребенных, ихже имена Ты веси", а после службы сказал, что негоже православному не знать своих усопших, надо бы все же имена-то хоть узнать. И мне впервые за сорок лет жизни стало не по себе оттого, что я никогда, даже придя в Церковь, не считал это обязательным. А ведь и правда, подумалось тогда, какая дикость быть верующим и жить так, как будто по-прежнему, по-сталински: нет человека - нет проблемы.

Вскоре после принятия крещения, я взял благословение старца Николая Гурьянова поминать в храме дедушек и бабушек, на том и успокоился. Вся остальная родословная осталась где-то на периферии сознания,  между мифом и реальностью. И годами это меня нисколько не заботило. Но здесь, около забытой могилы на старом кладбище в чужом городе, мне вдруг отчего-то стало стыдно.

 Ведь я уже знаю, что у Бога все живы. Знаю, что надо молиться за усопших. Знаю, что всем нам предстоит встреча. И что есть родовой грех и родовая добродетель. Знаю. Что тропинки в прошлое можно найти и надо сохранить. Оказалось неожиданно востребовано то знание, которое я получил за время поисков по истории старого новгородского монастыря.



Сейчас там уже стоит крест и надпись есть на нем. А когда я впервые пришел, фотографировать было просто нечего. Да и не до фотографий было.

     2   ПЕРВЫЕ ПОИСКИ

В Рославле я попытался обнаружить сведения о своих родных и селе Гореново в местной библиотеке. Там память эта оказалась лишь в виде мартиролога сталинских репрессий. Оказалось, что в колхозе имени 17 партсъезда, который существовал там, действовало немало вредителей по фамилии Винокуров. Причем осужденными были простые люди, рядовые колхозники. Мне ничего не было известно о репрессиях среди “наших”, и я решил расспросить своего смоленского старшего родственника, оставив все эти сведения под вопросом.

В рославльском музее познакомился с его директором, мужем которой является старейший в городе краевед. Здесь Гореново отражено другой гранью. Оказывается, это село было имением Тютчевых. Впоследствии имение продали в казну. Вот почему ни в каких воспоминаниях мне не встречалось указаний на нашего помещика. Мои предки, бывшие тютчевскими крепостными, стали государственными крестьянами еще до отмены крепостного права.

 Предки великого поэта построили в Горенове большой каменный храм Святой Троицы с приделом Тихвинской иконы Божией Матери. Даже нашлась литография с его видом. Про красивый храм, который не тронули фашисты, я слышал от отца. Но само название церкви услышал впервые. Оно живо напомнило мне о недавнем периоде новгородских поисков, и мысленно я готовился увидеть аналогичные руины или найти старые фундаменты.  Мелькнула мысль о том, что в этой перекличке названий есть какой-то смысл. Видимо, одно было в моей жизни прообразом другого. Сперва Господь учил меня, а теперь пошли экзамены.

Тютчевская тема очень близка директору музея, и она  подробно излагала мне факты и гипотезы истории. Оказывается, именно здесь проходил Мглинский большак в сторону Брянска, к другому имению знаменитого поэта и дипломата, потому на остановке, охваченный ностальгическими чувствами, он, скорее всего, и написал известное стихотворение "Вот бреду я вдоль большой дороги…" Эти стихи нравились мне, только я никогда не думал услышать их в таком контексте.

О моем неожиданном интересе к “корням” и воспоминаниям родственников отец сообщил в Смоленск,  воспринято это было положительно, поэтому начал я с того, что привез в Рославль и повез на такси в Гореново Николая Егоровича, как самый серьезный источник информации. Его судьба странным образом была всегда связана с этим краем. Вырос он в Горенове, потом работал в Рославле на заводе, двадцатипятитысячником по партийному призыву оказался снова послан на помощь сельскому хозяйству - через сельхозтехнику и механизацию, дослужившись в этой системе до степеней известных, хоть и районного масштаба. Все это он излагает по пути в Гореново добродушному таксисту Юре, который с интересом слушает и тихо радуется двум городским чудакам, согласившимся на почасовую оплату. Он готов на этих условиях искать прошлое сколько угодно и повсюду, где только пройдет машина.

Асфальт сменяется грунтовкой, вдоль которой видны руины коровников, потом руины домов, заросшие поля. Как-то не сильно вяжется с образом села в 450 дворов. Вылезаем у небольшого кладбища в центре села - где-то здесь была церковь.  Но я ничего не вижу, кроме крестов в высокой мокрой траве. Уверенно шагающий в росистые заросли старик уверяет, что сейчас мы все найдем. Скоро вода в ботинках  уже становится привычной, но блуждания в траве не приводят ни к какому результату. Прямо по Евангелию, не осталось камня на камне. Я в растерянности спрашиваю - но ведь хоть фундамент должен остаться, где он? Вопрос повисает без ответа.

Начинаю опрос местных жителей. Н.Е. считает себя самым компетентным консультантом, все прочие ничего не знают – но, так уж и быть, он соглашается пойти со мной. Идем. Ближайший дом за речкой Серебрянкой, так прозванной за чистоту воды, которую можно пить без опаски. Все вокруг отмечено ветхостью, включая хозяев. Разговор идет долгий, с повторами и отвлечениями в сторону, попытками вспомнить - кто и где жил, кто кого знал, кто кому кем приходится…

Не знаешь когда включать и выключать камеру, а фиксировать весь этот поток сознания препятствует конечная емкость аккумуляторов и пленки. В итоге мы возвращаемся уже втроем и с новыми силами безрезультатно топчемся по большой поляне. Удивительно, но ни причин, ни времени исчезновения храма, ни объяснения полному отсутствию фундамента никто сообщить не может. Все умерли, разъехались, а имеющиеся в наличии ничего не помнят. 

Мы идем по бывшему селу, Н.Е. с трудом находит заросшие тропинки, некогда бывшие улицами, показывает на кустарник и молодые деревца: вот тут жил брат, там жила семья твоего прадеда.

Вот здесь Н.Е.  мальчишкой едва не утонул в реке, чудом спасли. А там вдали на холме большое кладбище, но туда машина не пройдет, а за кладбищем дорога на хутор Красная Горка, где твои жили. Но туда идти далеко, да и есть ли дорога…

Первый визит меня неприятно удивил своими результатами. Обратной дорогой Н.Е. уверял меня, что я ничего больше не найду, что не стоит даже искать. Старика я отвез в город, а сам вернулся-таки назад. Добираюсь уже не такси, а автобусом и пешком. Так оно лучше, темп восприятия другой.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что не все здесь вымерло - центр информации здесь все-таки есть в лице супружеской пары бывших учителей. Удивительный дом с резьбой повсюду, где только можно. Хозяин тоже интересный человек, резьба у него средство от сердечных приступов, настолько возвышает душу творчество. Увидев во мне благодарного слушателя, он читает свои стихи, а за обедом, без которого он меня просто не выпустит в дорогу, очень своеобразно комментирует современную историю. Наличие икон вперемежку с бюстами коммунистических вождей в одном доме объясняет просто - Христос был первым коммунистом. Это наши коммунисты евангельские идеи плохо претворили в жизнь – но это другое дело. Он не здешний, но живет здесь давно и проведет меня к кладбищу и на хутор.

По пути рассказывает про войну, как не щадили его свои в плену и пощадили немцы. Если я начну рассказывать про это, придется писать отдельный рассказ.

За разговором проходим большое поле, приближаемся к холму. Кладбище на горке, поросшее березами, светлое, совершенно заброшенное. От многих могил лишь холмики остались. Здесь где-то лежат мои сродники, но кто они и где - тут это не узнаешь. Пока я в растерянности брожу среди этого запустения, он что-то рассказывает про расстрелянных поляков, тоже похороненных здесь в братской могиле. Я слушаю краем уха, все больше проникаясь печалью невозвратимых утрат. Все-таки я сильно опоздал со своими прозрениями. Некому передать мне родовую память. Прервалась связь времен.

Мой собеседник замечает, что идет дорогой на хутор его бывший ученик. Перепоручает меня довести, и я продолжаю дорогу с новым попутчиком. Те же леса на месте полей, кусты на месте домов и садов, практически ничего не осталось. После столыпинской реформы, в ходе которой мой прадед получил здесь землю, стояли на горках, разделенных оврагами, три поселения - Красная Горка, Новоселки и Голеевка - последнее название характеризовало уровень благосостояния жителей. Теперь здесь странное место, где вдоль проезженной некогда тракторами на два метра вглубь колеи стоят столбы без проводов, водоразборные колонки без воды и вызвышается на горке башня, единственная функция которой быть пристанищем аистов. Жилых домов в этом краю штук пять, и зимой они начисто отрезаны от цивилизации.

Но здесь мне неожиданно везет. Древний старик, еле передвигающийся при помощи палки, оказывается бывшим колхозным бригадиром, он помнит Н.Е. и передает ему своеобразный привет: "Ты скажи Николаю, что Миша уже все, отходит". Это явная милость Божия, что мы не разминулись с ним во времени так же, как со многими другими. Он показывает мне место дома прадеда. Вот здесь в войну был отец. В Горенове стоял у немцев танковый полк, и сохранились предания, что немцы гоняли баб помогать разминировать поля. А поначалу их воспринимали даже с интересом. Когда первый раз увидели фрицев на дороге, бабы побросали работу и побежали с криками: "Постойте, мы на вас посмотрим!" Прадед их урезонил замечанием, что немцы сюда пришли не на смотрины и могут дать по ним очередь из автоматов. А вообще о нем воспоминания подытожились короткой емкой фразой: " Матвей хороший мужик был". И на вопрос о храме я получил ошеломляюще простой ответ - да, немцы его не тронули, мы сами уже после войны его разобрали и уложили в дорогу. Большак ремонтировали. Тем, кто разбирал, за это два пуда пшеницы дали.

Нет, не зря я ходил по этим заброшенным краям. Ощущение прикосновения к прошлому, трудно описать. Рассеивается туман неизвестности и уступает место чему-то реальному.  И это реальное далеко не подарок. Я помню явное чувство навалившейся тяжести. Бог ведь поругаем не бывает. Люди могут разрушить Его дом, но вот и очевидный результат: дорога современная прошла мимо, деревни больше нет, и по бывшему большаку, усыпанному церковными кирпичами, некому ехать. Но самая тяжелая мысль была о том, что безбожие, безверие - это лишение дара духовного зрения, и никаким миссионерством его не вернуть. Покаяния просвещением не заменить. Тут ведь половина жителей Винокуровы, наверняка ведь участвовали в этом уничтожении храма и мои сродники, навлекая на себя и потомство проклятие. По другим местам ведь уже знаю, что никто, приложивший руку к разрушению храма, не ушел от наказания.

Почти сразу вспомнил, как расчищали монастырский скит и ставили там крест. Мысль рождается мгновенно. И, вернувшись в Рославль, получил благословение благочинного (он же игумен местного м-ря) ставить крест на месте храма в Горенове. На прощание зашел в гости к директору музея, познакомился с ее мужем-краеведом. Сергей Сергеевич горячо поддержал идею, оказывается, они сами хотели ставить часовню там, правда, из соображений увековечить память Тютчева. Но с часовней не вышло. Но крест проще, и мы уже обсуждаем деловую часть проекта. Я финансирую, С.С. согласовывает с игуменом проект и передает деньги, а изготовить будем просить того же р. Б. Александра, который сделал мне крест на могилу. Если откажется, то будем искать другие варианты. Мы выходим на улицу, доходим, обсуждая детали, до кольца на перекрестке дорог… и встречаем Александра с супругой на вечерней прогулке. Удивление, радость - и сразу к делу. Пяти минут хватает, чтобы тройственый союз был заключен. И невыносимое бремя памяти разрешается радостью - такое я бы и не придумал, это явно Господь устроил. Словно в глухой стене открывается калитка, и вновь мне решать - идти туда или нет.

Окрыленный успехом, пробую перед уездом из Рославля поискать родных человека, лежащего безымянным в нашей могиле. Пошли в ход семейные предания, детективные поиски по предприятиям и в милиции. Все было безполезно. Осталось уехать, смирившись с поражением. Но мелькнула мысль попросить таксиста по описанию вычислить, если возможно, место дома, где жили искомые персонажи. Пока мы ехали, и я рассказывал, таксист что-то напряженно соображал, а в конце сказал, что он лично знал того, кого я ищу, работали вместе. "Ты уезжай спокойно, рано или поздно найду его. Запиши мой телефон" - сказал на прощание.

3    НАМ НЕ В ЧЕМ КАЯТЬСЯ ?

Возвращаясь из Рославля через Смоленск, несколько дней провел в беседах с Н.Е. Записывал на видео и диктофон – живая история. Большую часть времени он рассказывал о жизни и о себе. Про лыжный батальон на фронте. Про напряженную работу в селе, где надо было вести гибкую политику с предсе6дателями колхозов, которым проводили воду и механизировали их хозяйства – деньги добывать было трудно. Про достойных сродников, которыми я должен гордиться. Оказывается, все были верующие, и он тоже молился на фронте. Все это было действительно интересно. Не будь поисков в Гореново, я бы уехал, как говорили в “застойные” годы, с чувством глубокого удовлетворения. Но кому задать трудные вопросы - как же случилось, что мы даже не можем вспомнить до конца, кто похоронен в могиле в Рославле и за сорок лет никто не привел ее в порядок? Где в революции были мои предки - среди тех, кто рушил храм или среди тех, кто его отстаивал? И кто эти репрессированные Винокуровы мне? И где наши могилы в Горенове? И неужели нам действительно не в чем каяться?

Отступать мне некуда, приходится спрашивать. Тут происходит интересное переключение. Человек просит выключить аппаратуру.

-         Зачем ?

-         Выключи и все.

-         Ну ладно. Выключил.

-         Есть вещи, которые не надо записывать. А так кое-что скажу, не все, конечно.

-         А почему? Боитесь, что красные вернутся?

-         Могут.

Я размышляю над корректностью постановки вопроса, но все же выяснять так до конца:

-         Ну, уж если напрямик, Вам-то что? Вы не начинаете жизнь, а заканчиваете.

И вдруг человек смотрит жестко и говорит резко:

-         На детях отыграются.

Жаль, что самое ценное никогда не попадает на пленку. Эти минуты стоят всех остальных часов интервью. Происходит встреча с еще одной гранью невидимой реальности. Оказывается, разрушен до фундамента включительно не только храм Божий, но и мы сами. Память стала объектом селекции и осознанного мифотворчества даже на личном уровне. Страшно помнить правду, страшно быть связанным с людьми - а что если они будут в недалеком будущем опознаны как очередные враги народа? И явственно предстает сама цепочка разрушения: сперва отказ от Бога, потом логически - от молитв Богу за ближних, потом от памяти о том, что эти ближние есть вообще. И в результате через два поколения  бродят по чужой им земле ничего и никого не знающие ( и не желающие знать) духовные мутанты вроде меня. Стало чудом открывать то, что нормальному человеку передавалось как родовая сокровищница из поколения в поколение. Сами себе стяжали наказание за безбожие.

Была в Смоленске и радость: там я познакомился с церковным историком иеромонахом Рафаилом. Он оказался тех же гореновских корней, тоже из Винокуровых. Он извлек свои разыскания и помог мне сориентироваться в архиве. Окрыленный бегу в архив, расположенный на горе в доме напротив знаменитого собора с иконой Одигитрии. А тут архивные дамы сильно остужают мой пыл. Архив, говорят, в аварийном состоянии, мы Вас туда не пустим. А сами  мы завалены текущими справками о стаже для пенсии. Даже деньги их не очень подвигали к работе. Но заявку все же приняли.

Весь год прошел в молитвах, бесконечных звонках в смоленский архив, поисках по другим городам. Пришлось для справедливости распространить усилия и на мамину часть родословия. Появились на свет Божий родовой помянник живых и усопших, возникли личные контакты с частью ныне здравствующих потомков нашего рода, и каждая такая встреча воспринималась как открытие. Крест на место храма в Гореново был изготовлен и помещен на хранение в монастырь до весны. Отец недоумевал, как такая бурная деятельность могла произойти от простого бытового вопроса о памятнике на могиле. Но на всех этапах помогал и с интересом слушал о том, что делает сын.

Интересно, что все это время что-то происходило и во мне самом. Сперва с рославльскими музейщиками мы всерьез обсуждали проект собрать по всей стране подписи от оставшихся в живых потомков рода Винокуровых, подписать письмо в местную власть, чтобы восстановить храм, это будет наше покаяние. Но, по мере углубления в тему, я окончательно понял, что покаяние моего рода не состоится. Духовник заметил в ответ на мои жалобы, что это тоже духовная ловушка - взяться за доброе дело, чтобы его возглавить. Сделай сам и тихо.

Весь год переплетались горечь и радость, которыми не с кем поделиться. Когда я пытался начать рассказывать о своих поисках, ощущал почти всегда реакцию мягкого отторжения: это твое очередное странное хобби. Но там, где не ожидал, находились доселе незнакомые люди, которые считали иначе. Параллельно с архивом в Смоленске неожиданно возникли и связи с архивистами Рославля. Оставив своей электронный адрес в одном из писем, я и не ожидал, что придет ответ от человека, проявившего личный и безкорыстный интерес к моим поискам. Минуя громоздкую, дорогую и ненадежную государственную машину, пришли необходимые сведения.

А таксист нашел-таки человека, которого не могла или не хотела вычислять милиция. Звали его Алексеем, оказалось, что в нашей могиле покоится его сестра. Две семьи дружили, он мальчишкой часто бывал в доме моего прадеда. И дружба была так крепка, что когда умер ребенок, гробик просто подхоронили к нашим. Теперь установили всех, кто лежит в нашей могиле, оказавшейся общей для двух семей. Оказывается, они постоянно приходили сюда все эти годы, сокрушались о неухоженной могиле и оставляли веночки. Думали даже перехоронить сестру, но не решились. И были очень удивлены и обрадованы в этом году неожиданной переменой.

Мы с отцом в Питере изготовили табличку с именами и датами, выверенными по архивным документам, а Алексей в Рославле установил ее. Так мы заочно познакомились и начали сотрудничество. Слава Богу, дело с могилой оказалось не так печально, есть кому присмотреть за ней.

 Тем временем Н.Е. проявил удивительную для своих лет активность и из помощника стал моим ярым противником, пытался даже моего отца привлечь на свою сторону, чтобы креста в Горенове не появилось: нашему роду каяться не в чем, мы не хуже других. Надо отдать должное отцу, он предупредил меня о возможных осложнениях, но решение оставил за мной: делай что должно и пусть будет что будет.

 

Отступление. Разговор на трапезе. О РОДОВОЙ ВИНЕ

 Я задал вопрос на одной из трапез после Литургии, который возник и оформился в ходе этих моих исканий. И духовный отец существенно дополнил молчаливое благословение родного отца.

ВОПРОС: Хотелось бы поговорить  связанной с воспитанием проблеме отцов и детей в части ответственности за то, что мы передаем детям и что наследуем от своих родителей.  В трех местах Ветхого Завета  я нашел, что мы несем ответственность за грехи своих отцов. Своих предков. Вот одно из них:

4 Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли;

5 не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого [рода], ненавидящих Меня,

6 и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.

(Исход 20:4-6)

То есть нам придется отвечать за прошлое. Это важно в контексте предшествующего богоборческого периода в стране. Читаю Новый Завет, там не менее страшное место – и это ставит вопрос о нашем покаянии, о его реальности:

47 Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши:

48 сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы.

(От Луки 11:47,48)

В то же время о возможности личного покаяния, перемены есть в Посланиях апостола Павла, он говорит:

17 Итак, кто во Христе, [тот] новая тварь; древнее прошло, теперь все новое.

(2-е Коринфянам 5:17)

Но это не может отменить приведенных выше слов Христа в Евангелии.

КАК РАЗОБРАТЬСЯ В ОТНОШЕНИИ К ГРЕХАМ ПРЕДКОВ В СВЕТЕ ПРИВЕДЕННОГО ВЫШЕ ЕВАНГЕЛЬСКОГО ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ,  КАК ПОНИМАТЬ ГРЕХИ РОДА И ЧТО ДЕЛАТЬ С НИМИ НАМ СЕЙЧАС?

оАС: Надо вспомнить, что говорит Господь: да не будет пословица эта в устах ваших отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина  (далее полная цитата из Ветхого Завета)

29 В те дни уже не будут говорить: "отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина",

30 но каждый будет умирать за свое собственное беззаконие; кто будет есть кислый виноград, у того на зубах и оскомина будет.

(Иер.31:29,30)

 То есть дети не несут ответственности за грехи отцов до четвертого и пятого колена. Речь идет о другом. Если родители совершали тот или иной грех или жили греховной жизнью, то они передают навыки этой греховной жизни своим детям. И вот это, если даже прикладывать усилия, до нескольких колен может не быть изжито. В Ветхом Завете, по крайней мере.

Это не есть генетическая передача вины, так, как мы считаем первородный грех - он фактически генетически передается, эта зараженность грехом не ослабевает в последующих поколениях ни при каких обстоятельствах. Это просто некоторое повреждение генного кода - склонность человека к тому, чтобы легче, удобнее избирать греховное, чем доброе.

Здесь же имеется в виду иное - все-таки передача греховных навыков через воспитание, через пример, через образ. Родители жили очень плохой жизнью, у ребенка может быть очень сильное отторжение пьянства, скажем: "Я никогда не буду пить!" - он видит весь кошмар и сколько от этого несчастья, - но когда достигает сам взрослого возраста, очень часто оказывается подвержен именно этому греху. Притом что в детстве он очень ясно и сознательно от него отрекался.

Речь идет о том, что неизживаемо. Если переходить к новозаветному тексту, как-то его связывать с нашей сегодняшней жизнью, вот с тем. что происходило в нашей стране в советские годы - истребление людей, уничтожение лучших, доносительство, страх, которой въелся в кости буквально у людей - что завтра за ним придут и потому лучше сидеть как кролик перед удавом молчать и тихо ждать, слава Богу, что  взяли сегодня соседа, а не меня. Вот это, мы понимаем, что оно генетически в нас не сидит, как первородный грех. Но этот подспудный страх некоторый, он, конечно, в нас есть. И такое соглашательство с тем. что происходит неправедное,  - а много неправедного происходит, сейчас - много ли находится людей, которые как-то смело выходят выступают, обличают? Большинство предпочитает как-то дистанцироваться просто: ну я как бы к этому непричастен. Я не имею к этому отношения, я сам этого не делаю. Хотя при каких-то обстоятельствах понемножку тоже начинаем делать. Ну, скажем. разворовывание государственных денег через откаты. Конечно, все это разлагает, страшным образом разлагает общество. И если так пойдет дальше, и не будет находиться у нас сил противостоять этому, вещам явно противозаконным, противонравственным в обществе - конечно, ничего хорошего нас не ждет. Но семена этого были посеяны на протяжении вот этих 70 лет.

То есть, воровство было, конечно. В Российской империи оно было больше, чем в то же время было в европейских странах.  Но все-таки было достаточно голосов, которые могли об этом заявлять,  могли об этом открыто как-то сказать. И тем самым противостоять. В нас вот это уже вошло в плоть и кровь - и нам это не кажется чем-то ужасным, чем-то страшным, мы с этим миримся, мы с этим живем: ну что я вылезу, а кто меня услышит? Кто что скажет? Точно так же вот Солженицын пишет в "Архипелаге": человека арестуют просто на улице, в толпе людей, он ни в чем не виновен - он что, сопротивляется, кричит, привлекает внимание толпы, которая вокруг к тому, что происходит? Нет, он, конечно, покорно так как овца идет на заклание и все. Берут, дают 25 лет или расстреливают - и об это, собственно, никто не узнает. То есть не узнает как о чем-то значимом и важном общественно - беззаконие. Свидетельство о том, что  совершается беззаконие на наших глазах, оно должно обязательно присутствовать.

Это я говорю к тому, что вот в этом смысле то. что было в наших отцах, и это к вопросу тоже о покаянии, которео мы должны тоже в какой-то форме совершить, - и как это должно быть, это большой вопрос, - но тем не менее: пока мы этого не поймем, пока мы не переменим тот образ действий, который был свойственен нашим отцам и дедам,  в те годы,  - до тех пор мы можем сказать, что да, мы несем то же самое. И последствия будут примерно такими же для нас, ныне живущих.  Об этом вот, я думаю, слова Христа в Евангелии, которое ты привел и в другом Евангелии также: (далее полная цитата)

29 Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников,

30 и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в [пролитии] крови пророков;

31 таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков;

32 дополняйте же меру отцов ваших.

33 Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?

(Матф.23:29-33)

То есть на словах мы признаем, что - да,  там что-то было неправильно, нехорошо, безнравственно, но реально в своей жизни какого-то другого образа нравственного поведения не показываем, не даем. То есть фактически мы живем ровно так же. как те, просто, слава Богу, условия не такие суровые, что нам не приходится - мужу отказываться от жены, жене от мужа, в случае, если его вдруг захватили. Но, приди это завтра, вся эта система,  очень даже вероятно, что мы можем это делать. Конечно, были примеры единичные, когда этого не происходило, были примеры верности и, может быть, в церковной среде это было несколько чаще,  мы видим примеры среди новомучеников совершенно исключительные и замечательные в этом смысле - но большинство людей жило так. И, конечно, вот сейчас большой вопрос: наша церковная жизнь, наша нравственная жизнь - насколько она нас преобразила, насколько она нас реально изменила? Преобразила ли так, что мы можем, когда это коснется впрямую нас,  действовать как-то иначе?  Скорее всего вряд ли сможем. Потому что, когда мы видим беззаконие вокруг нас, мы уже привыкли с ним мириться. Мы привыкли, что это не наше дело, что мы ничего не можем с этим сделать. И потому лучше молчать. Потому что , если сейчас тебя не посадят или не пристрелят тут же,  то, по крайней мере,  ну какие-то будут неприятности: дураком вылезешь перед всеми.

Так что во-первых, надо ясно осознать, ЧТО в предшествующих поколениях было греховного и понять,  что это не какое-то дело ИХ, а что это прежде всего дело МОЕ собственное. Моей собственной души, которая впитала просто от рождения, от атмосферы, которая была вокруг - не надо об этом говорить (когда мы были маленькие). Нам ведь говорили, что "об этом не надо говорить" там где-то, мы знаем, что даже - это самое страшное, -  даже своим детям боялись что-нибудь сказать, чтоб не знали, не помнили и не слышали. Вот до такой степени весь этот ужас вошел в плоть и кровь народа. И вот мы, как эти овцы, ведомые на заклание,  вот так же продолжаем молчать,  так же продолжаем со всем смиряться.

Так что я думаю, что во многом речь идет об этом. Родовая вина не передается механически по наследству - и должны пройти поколения, а дальше все механически пройдет. Это то, что должно быть сознательным усилием, которое каждый из нас должен в жизни своей совершать и стараться жить по совести. Стараться жить так, как должно жить человеку.  И ясно осознавать: где я не поступил, как дОлжно было поступить.  А я оказался конформистом - и это предмет покаяния. Это уже будет большой шаг, если мы хотя бы осознаем, что не сделали то, что дОлжно. Потому что в большинстве случаев мы даже не ощущаем это как свою вину и свой личный грех - что мы не реагируем на беззаконие, которое делается на наших глазах. 

оАС: нужно стараться быть иными. Просто мы свою церковную жизнь воспринимаем как тихую гавань: заплыли. зарулили и сели в кружочек, и нас не касается. чего там вокруг они . Все-таки христианская жизнь, как вы понимаете прекрасно из чтения Священного Писания, из жизни Самого Христа, из жизни апостолов, проповеди - она была абсолютно противоположной. Против течения. Сам Христос против мира сего, и люди, за Ним последовавшие, шли таким же путем. Было и мученичество, и страшные вещи. Сегодня это, слава Богу, не грозит.  Поэтому вот какая-то реальность должна быть. Реальность нашего христианства. Не одна умозрительность и слащавость, а что-то такое очень реальное.

ВОПРОС: Тот образ, который нашел Абуладзе в фильме "Покаяние", когда  внезапно узнающее о своей родословной третье поколение - оно стреляется оттого, что не может ничего изменить, не находит ни понимания у своего отца и матери, ни желания хоть что-то пересмотреть, изменить хоть отношение к тому, что сделано,  хоть так покаяться. Самоубийство  - это нехристианский выход, но вот что на месте этого парня можно сделать с этими людьми, которые не желают каяться? Первое поколение, деды, уже в могиле. Второе поколение каяться не желает, хочет жить так, как оно жило...

оАС: в этом образе есть очень большая правда. В каком отношении? Что вообще цена, которую этот мальчик почувствовал, это цена жизни. Что вообще, если мы хотим что-то равнозначное, то это цена жизни. А не цена разговоров. Или там пролитой слезы. Поэтому в этом есть большая правда. Путь самоубийства, который там дан - путь нехристианский, человек не знает, что можно иным образом отдать свою жизнь. Вот мы молимся: "сами себе и друг друга и всю жизнь нашу Христу Богу предадим" - христианский путь, он такой.  То есть свою жизнь посвятить Богу. Это смерть для мира. Умереть для мира для того, чтобы жить для Бога. Это то, к чему, собственно, призывает христианство, всегда призывало. Смысл Крещения: мы умираем (далее полная цитата)

3 Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?

4 Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни.

(Рим.6:3-13)

27 все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись.

(Гал.3:27)

Мы все это воспринимаем, как какие-то словеса,  метафоры, к нам, в общем, мало относящиеся. Хороший обряд совершили, красивое таинство - и все. А на самом деле это реальность: умирание для прежней жизни, рождение для жизни новой. Это тот путь. который этому молодому человеку священник или просто верующий человек, понимающий, что такое христианская жизнь,  он бы ему посоветовал.  А изменить установки окружающих людей, это, конечно, нехристианская задача. Видишь ли, они не хотят каяться. Ну, они не хотят, это ИХ дело. И никто из нас не может заставить каяться никого из окружающих нас людей. Мы можем каяться сами - и В СЕБЕ это изживать А изжить В ДРУГОМ человек - это ЕГО задача.  Если он эту задачу себе ставит.

ВОПРОС: о.Александр, ну все-таки это геройский поступок! Он не мог этого не сделать.

оАС: Он совсем не знает этого пути, даже не предполагал возможность такого.

ВОПРОС: А если бы он не удержался на этой высоте?

оАС: Ну, если бы он вошел в Церковь, он бы знал, что МОЖНО это сделать так. Наверное, можно было бы жить. Ну, не жить со своими родителями, порвать как-то с этим кругом. Или, может быть, еще более высокий путь и мужество - остаться, но быть при этом христианином.  И не терять к ним любовь, между прочим. Потому что, какие бы ни были родители, остается заповедь:

12 Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.(Исх.20:12)

Не обязательно родителей оставить, но молиться за них и самому начать иную жизнь. Просто он, очевидно, не знал и не предполагал, что есть какой-то иной путь. Но понимал, что правда заключается в том, чтобы - жизнь за жизнь. Расплатиться сполна своей жертвой. В этом экзистенциальная правда есть. Правды поступка, конечно, в этом нет.

Когда-то мы с о. Львом обсуждали этот момент, я запомнил его фразу: можно зерно бросить в землю, и оно прорастет. А можно его бросить в бездну - вот это зерно брошено в бездну. Может быть, это не идеальное сравнение, я не думаю, что Господь вменит в вину человеку, который не знал этого пути, но хотел какой-то высшей правды - и все-таки христианский путь иной.

4    КРЕСТ

Поскольку во всех подобных делах мне приходилось сталкиваться с всякого рода затяжками и затруднениями, в этом году решил ехать в Рославль без заезда в Смоленск, и внутренне быть готовым к чему угодно, но крест по-любому  поставить.

Начало было вполне отвечающим моим опасениям: игумен выехал из монастыря надолго. Крест не помнили где лежит, когда нашли, то оказалось, что нет транспорта…  Порочные круги в таких случаях сплетены в неразрывную цепь. Но разрываются эта цепь по милости Божией, и милость эта всегда имеет обличье конкретного доброго человека.

Такую роль сыграл в этой истории Алексей, с которым связала нас деятельность по приведению в порядок общей могилы наших сродников. Оказалось, что и он корнями связан с Гореновым. А поскольку строительство дома заставило хорошо оснаститься инструментом, а руки у человека на месте, то мне осталось лишь помогать ему. Поскольку грузовики стоили безумные деньги, а благотворительные варианты были весьма туманны, он сам вызвался перевезти крест в разобранном виде и собрать на месте. 




Мы объехали пост ДПС, иначе точно бы остановили - слишком негабаритный груз торчал из окон его "Волги", добрались в  Гореново. С помощью уже известных мне по прошлому году местного учителя и старика, живущего за речкой, вычислили место алтаря и поставили крест.

Интересно, что когда я отказался от мысли устраивать что-то вроде общего покаянного мероприятия, Господь собрал людей так, как мне бы и в голову не пришло. Был жаркий день, и в то самое время, как мы монтировали крест, приехала автолавка, и стала в тенек под деревья невдалеке от кладбища. Потянувшиеся в нее старушки, разумеется, пришли полюбопытствовать - а что вы тут, ребята, делаете? Когда узнали, что приедет иеромонах освящать крест, то даже автолавка решила остаться. Иеромонаха и супругов-краеведов вез все тот же прошлогодний таксист Юра. Он проникся таким уважением к нашему делу, что даже снизил плату за услуги. Они ехали так долго, что автолавка не выдержала и укатила. 

Однако  стойкие гореновские старики остались, и были на службе.  Молодой батюшка после креста окропил и их, и меня, и Алексея, и таксиста Юру, которому даже пришлось держать богослужебные книги в качестве помощника. Сказал к ним хорошую проповедь, связав событие освящения креста с нашим общим покаянием в том, что сделано со разрушенной страной, и пожелал живущим здесь приносить сюда свои молитвы. А после все мы целовали освященный крест, с надписью "Здесь стояла Троицкая церковь. Прости нас, Господи".

Одна старушка подошла ко мне и спросила:

-         Это значит, прости, что поздно крест поставили?

-         Да нет, бабушка, прости нас Господи, что церковь разрушили.

-         И то верно.

Расходиться не хотелось, было ощущение, что людям есть о чем тут поговорить. Может быть и стоило бы, но к этому повороту никто не был готов. Юре надо было уже куда-то ехать на заказ, Алексей должен был что-то делать дома, а иеромонаха и супругов-историков надо было отвезти в город.

Жаль, что этот праздник мы поневоле растворили в суете. Но даже в таком сильно скомканном  виде он был сильным переживанием, осветившим мне всю остальную часть длинного пути.

Вечером я зашел на прощание к супругам-историкам, вместе отпраздновали долгожданное событие. Дух Тютчева незримо присутствовал и здесь, увековеченный пусть не столь масштабно, но совершенно реально. И то, что больной глава семейства нашел в себе силы приехать на освящение, тоже было поступком.

Той же ночью выехал в Смоленск, успел застать и порадовать отъезжавшего в тот день о. Рафаила. Успел в архив, чтобы поблагодарить и начать решать новую задачу: надо все-таки узнать, кто и когда принял решение о закрытии и разрушении храма. А в конце повстречался с Н.Е. Не вступая в дискуссию, сразу подарил ему пачку фото, напечатанных в Рославле по горячим следам. Старик задумчиво перекладывает карточки:

-         Значит, это покаяние от рода Винокуровых?

-         Да нет, это собралось все Гореново. Причем не я их собрал.

Спорить нам уже не о чем. Н.Е. возвращается к теме воспоминаний о наших достойных предках:

-         А между прочим, один из наших сродников был ведь председателем колхоза в Горенове имени 17 партсъезда.

-         Очень интересно. Расскажите.

Рассказ я слушал с большим интересом. Потому что кто кроме колхоза может выдать по два пуда зерна за разрушение храма? Но трудные вопросы теперь оставил на будущее - сперва надо выяснить все по документам, и это опять если и состоится, то только по милости Божией. А еще мне хотелось не угашать ту радость, которая коснулась нас всех, и живых и усопших, и кающихся и не очень. Радость, что Господь хочет нашего возвращения и всячески ожидает его.

Про крест я рассказал, кроме отца, только духовнику, остальных близких людей только просил о молитве, когда пойду в паломничество без упоминания о кресте, чтобы не сорвать дело. Как показывает опыт, чем больше сказано, тем больше искушений.

А искушения начались сразу. Первое из них было в повторяющихся попытках  направить мое внимание к написанию книги, это ведь сейчас входит в моду. Это типичное лукавое советование - если не удается помешать хорошему делу, то надо хоть использовать его для роста гордыни и тщеславия. Были ирония и осуждение от некоторых верующих - зачем тратить время на это плотское родство, когда мы призваны к духовному? Была просто лень и апатия. Но я упрямо подаю свои помянники на проскомидию в воскресение, и священник опускает вынутые за имена частицы в Чашу со словами: "Отмый, Господи, грех зде поминавшихся рабов Твоих Честною Твоею Кровию". Я не могу сделать для них больше, но это я сделаю, чтобы подготовиться к неизбежной встрече с ними в вечности. А поскольку именное поминовение стоит дорого, то я получил согласие настоятеля на то, что подаю помянник без счета имен, а сам вношу церковную десятину от своего дохода  в приходскую кассу. Так я начал платить десятину, и это тоже было неожиданным для меня самого развитием и углублением моей связи с храмом, где поминается весь мой род.

Сейчас мне самому интересно видеть этот путь, начавшийся так далеко и входящий так вплотную в мою сегодняшнюю жизнь. Он не завершен, и я даже не могу себе представить, что меня на нем ждет, но есть радость, что он продолжается в стиле диалога поступков: я шаг - Он шаг. Навстречу.

ПРОШЕЛ ГОД

Вновь дорога,   были встречи в Смоленске и Рославле, где в прошлом году (даже не верится, хочется написать в прошлом веке) я установил поклонный крест в родовой деревне Гореново, где когда-то было имение Тютчевых и большая каменная церковь, разрушенная до основания после войны, чтобы залатать дорогу. Вот в покаяние  и был поставлен этот крест. В этом году Господь послал местного молодого священника, горящего верой и желанием служить - он с готовностью откликнулся на предложение послужить в Горенове, поехал в эту умирающую деревню. Трогательно и печально выглядело наше служение у покаянного креста: под дождиком собрался десяток пожилых людей - и все-таки это молитвенная жизнь. И она перечеркивает наше отступничество. Мы тогда радовались, и батюшка говорил, что надо бы оконтурить колышками место храма - вдруг Господь пошлет возможность когда-нибудь восстановить? А пока он пожелал всем делать посильное свое дело, хоть землю у креста вскопать и цветы посадить.

В Смоленске меня ожидало неожиданное и неприятное продолжение. Старейший родственник, некогда показывавший мне наше родовое село и искавший со мной вместе место храма, категорически потребовал... снять крест. Пообещал мне даже компенсировать расходы. Покаяние не нравится ему, он мне внушает мысль о то, что мы потомки достойного рода. Каяться не в чем. Мой покойный отец теперь оказался со мной по одну сторону баррикад, поскольку не стал меня отговаривать. Грустно все это вспоминать. Тем более что история продолжилась. По возвращении в Питер я нашел в почте письмо от местной администрации, куда написал из Смоленска мой родич. Прочитал и глазам не поверил: в письме мне предлагается узаконить крест в 2-месячный срок  или... демонтировать его. А узаконить можно только по ходатайству местных жителей и органов власти. Попробуй что сделать из Питера! Да, внешне страна другая, а внутренне все та же, и мы мало меняемся, увы. И все-таки борьба будет продолжена. Только вот вместо соединения в покаянии получилась вновь гражданская война в одной отдельно взятой семье.

Жизнь захлестывает, уносит впечатления пути, хотя я каждый раз после паломничества даю себе слово сделать какую-то работу, чтобы преподанное продумать и усвоить. Но суета и наплывающие друг на друга события продолжаются. Может быть, это не так страшно, если есть молитва и можно попросить у Бога помочь и в этом - просеять все через сито времени и сохранится самое ценное. И еще я понял, что эти зернышки контактов надо долго проращивать, чтобы начали появляться какие-то духовные уроки.

2010 – еще год спустя.

Опять я в Горенове. В Рославле. 

Узнаю, что  мой идеологический оппонент тут уже побывал, не поленился из Смоленска приехать, чтобы уговорить местную власть крест демонтировать. Но достиг прямо противоположного результата. Председатель сельсовета с местным учителем истории сперва ему возражали часа полтора, а потом поняли, что тут надо действовать по-другому и просто собрали подписи в Горенове,  - за крест. Теперь если кто и не знал про эту историю, узнали все.

Приезжаю с о. Андреем, служим молебен. Меня оставляет дома одна из пожлых женщин. Копаю – ищу фундамент храма. Покрасил ограду, пролакировал  крест, траву покосил. Жара страшная, работаю утром и вечером. Пока копаю землю, приходят люди, рассказы, разговоры. Снова в ход идет кинокамера – и понемногу возникает вживую картина разрушения храма. Страшновато, буднично, по-житейски. 

А потом оказывается, что и дом, где я остановился, не случайно выбран Богом: его пожилая хозяйка рассказывает мне кое-что весьма существенное из истории моего рода. Это уже тема не публикации, а молитвы.

Это еще надо все написать или смонтировать. Думаю о них.

С уходом этих бабушек закроется какая-то невидимая дверь. Сейчас благодаря им я был в Горенове не просто пришельцем из Питера, а своим, правнук старосты, а Матвея Винокурова уважали в селе. И от них тянутся нити к их детям и внукам. Потому я и стал прилагать свои усилия, что еще немного - и уже исчезнет та среда, которая хранит память - и о благих, и о злых делах на этой земле. И мы станем просто чужими людьми, а потом будет как с многими российскими селами, когда исчезает необходимость ездить к бабушкам: сперва дачи. а потом просто ничего.

Этот крест потому и важен, что каждодневно ходят они по улице, приходят на кладбище. И хочешь или нет, а вспоминается храм Божий. Отсюда можно уже провести прямую линию к раздумьям о разрушенной вере, о разрушенных судьбах. И начать искать пути возврата.

Я очень надеялся, когда, уезжая, договорился с о. Андреем про освящение дома у Натальи Макаровны, про службы у них - хоть раз в месяц. Несколько раз звонил - батюшка весь в ремонте своего храма, сил мало, не успевает.

Иногда я завидую своим церковным знакомым с деньгами, которые рассказывают, как они восстанавливают храмы. НО ведь не случайно мне Бог таких возможностей не дает. Мы разрушили Его Дом, и теперь надо вымаливать саму возможность жить на этой земле, с которой он сгоняет нас, нераскаянных потомков Его врагов.

Я пришел с покаянием - и увидел как Он помогает. Они пока не дозрели до этой мысли - и вот живут, доживают никому не нужные. И если к ним приедет священник или просто какие-то люди со стороны - это значит, подействовал Бог, отчасти простил.

Ходил на комиссию в мэрию Рославля. Сидят человек пятнадцать и смотрят на меня как на чудака. Зачем в умирающей деревне что-то делать? Им просто непонятно. Но пообещали кренст узаконить. И письмо от церкви за подписью о. Андрея взяли.

Лукавый не дремлет, и я теряю своих сторонников из краеведческого музея. Неожиданно директор «прозревает» и прямо мне высказывает свое новое понимание моих усилий: Вы просто хотите себе землю тут получить, вот Ваша истинная цель. На это отвечать смысла нет, тут «только молитвой и постом».

Усталость. Романтика закончилась. Началась планомерная работа, которую просто надо делать. Делать то, что еще можно успеть.

2011 г.  Промежуточный эпилог

Молодой батюшка Андрей регулярно бывает в Горенове, куда повадились и разные сектанты. На Рождество и Пасху мы посылали туда подарки верующим. Борьба продолжается.

В Смоленск назначен новый архиерей. Я пишу ему письмо, где все написано, все понятно. Непонятно только что будет дальше.

Вот мое письмо полностью:

Его Высокопреосвященству

Высокопреосвященнейшему ПАНТЕЛЕИМОНУ,

епископу Смоленскому и Вяземскому

от р.Б.. МИХАЙЛОВА

Дмитрия Евгеньевича

П Р О Ш Е Н И Е

Ваше Высокопреосвященство!

Обращаюсь к Вам с надеждой на Ваше участие в решении вопроса об узаконении установленного мной в 2008 г. в дер. Гореново Рославльского района Смоленской области поклонного креста на месте разрушенного храма Святой Троицы. Крест установлен по благословению  архим. Сергия (Зятькова), наместнику Рославльского Спасо-Преображенского мужского монастыря,  благочинного Рославльского церковного благочиния.

 Место, на котором установлен поклонный крест, освящено многими годами церковных богослужений и Рославльским краеведом С. Ивановым и церковным историком Смоленской епархии иером. Рафаилом (Ивочкиным) собраны сведения о воздвижении храма Св. Торицы в дер. Гореново, бывшем некогда имением прославленной семьи Тютчевых, предками знаменитого русского поэта воздвигнута эта прекрасная церковь. В ней крестили и отпевали моих предков, в ней они молились Богу - мой прадед Матвей Григорьевич Винокуров, коренной житель Горенова, неоднократно избирался старостой. Придя в Церковь и занимаясь составлением родового помянника, я узнал о своих смоленских корнях и поспешил внести свой посильный вклад в покаяние перед Богом, за разрушение святынь, свидетелями или соучастниками которого вольно или невольно стали мои односельчане, мои родственники.

Вопрос о необходимости юридически оформить установленный поклонный крест был поставлен передо мной в письме Заместителя Главы Администрации МО "Рославльский район",  В.П.Сибилева от 14.08.2009 исх. № 2181. В указанном  письме со ссылкой на Положение "О порядке наименования (переименования) улиц, площадей, памятников, других объектов и установления мемориальных досок (памятных знаков) на территории муниципального образования "Рославльский район" Смоленской области (далее "Положение") сформулировано следующее требование (цитирую):

"Вам предлагается: в течение 2-х месяцев (до 01 ноября 2009 года) либо узаконить установку памятного знака (Положение п.п. 1.3.1; 2.1; 2.5; 4.3; 4.4; 4.5), либо его демонтировать (Положение п. 5.1)"

Я неоднократно лично и письменно обращался в Администрацию Рославльского р-на, но чиновники постоянно лавируют и не оформляют необходимые документы. Последнее письмо из Администрации от 10.05.2011 №920 вопреки ранее достигнутым договоренностям опять переносит вопрос о регистрации креста, на сей раз в ведение поселковой администрации, хотя все три года об это не было и речи. Дело оформления документов на поклонный крест по непонятным причинам совершенно не сдвигается с места.

Все это время свящ. Андрей Федоров, несмотря на большую занятость делами возрождающегося Казанского храма и его прихода, не оставляет вниманием верующих в дер. Гореново, и поклонный крест, воздвигнутый на месте совершенного в годы безбожия святотатства, знаменует собой место соборного богослужения, за ним осуществляется уход.

Это лавирование чиновников и мое бессилие вынуждает меня обратиться к вам, испрашивая у Вашего высокопреосвященства благословения на продолжение нашей деятельности  и выражаем надежду на Ваше покровительство и поддержку наших действий.

Поэтому, просим Вас, высокочтимый Владыко, не отказать в благословении и помощи.

Димитрий Михайлов