В моих руках оказалось о листов бумаги с машинописным текстом. Это воспоминания о войне моего отца. Писал он не для меня, а для своего школьного приятеля, теплые отношения с которым сохранил до конца жизни. А приятель в конце жизни увлекся идеей написать что-то об их классе.
0 ГОРЕНОВО. ВОЙНА. 1941.
Изумительно солнечное летнее утро. Вторая половина июля. Глубоко синее безоблачное небо. Над Красной Горкой в этой синеве 3,5-4 км высота медленно плывут серебристые самолеты, по характерному вою моторов (сильнее-слабее) - немецкие бомбардировщики, 9 шт. (сейчас я думаю, что это юнкерсы, но это так, догадка) Навстречу, почти вертикально, подочень крутым углом к горизонту два краснозвездых "ишака" (истребители И-16, на которых из металла только мотор да шасси, остальное - фанера, перкаль и клей, которым он к фанере клеится: нет - еще пулемет металлический). Встречены непроходимой стеной огня с юнкерсов. Это видно по белым клочкам разрывов вокруг "ишачков". Один задымил и, оставляя на синем небе черный шлейф, потянул куда-то вдаль, к дальнему лесу. Второй не задымил, просто опрокинулся и по той же крутой траектории, только к земле, пошел обратно. Итог - взрыв на поле, км в 1,5 от нас, зевак. Вся картина - не более 2-3 мин.
Толпа кинулась в поле, на место падения. Ведь кругом наши отступающие войска, район еще не занят немцами . Меня бабушка не отпускает - мал. тс ребята рассказывают, что когда добежали туда по полю, засеянному рожью, там уже были военные, солдаты пытались извлечь останки и собрать каие-то документы. Якобы по документам летчик был героем финской войны 39-40 годов. Мотор этого самолета лежал там, наверное, лет 30. Что там сейчас - не знаю, есть ли хоть какой-то памятник, знак - Бог весть.
6. Немцы "занимают" деревню. Что значит "занимают"?
3 августа 1941 года взят немцами Смоленск. Где-то 4-5 августа, вечер, летние вечерние, еще свтлые сумерки на хуторе Красная Горка. Дорога, проселок в полях ржи со стороны села Гореново, входящий в хутор. По этому проселку входит группа - здоровенная немецкая овчарка, на длинном, метров 5-6, поводке, а за ней плечом к плечу два немецких солдата в касках и длинных черных плащах с автоматами, готовые к стрельбе "от живота веером". Они медленным шагом идут по дороге вглубь хутора. А сзади (и смех, и горе!) метрах в 250-300 появляются бегущая за ними толпа русских баб с серпаими (они жали рожь, ведь август, уборка, зерно сыплется), которые с криком: "Погодите, мы на вас поглядим!" - пытаются догнать немцев. Благо не догнали, баб останавливает и пытается образумить мой дедушка: "Дуры, они же не показаться вам пришли сюда, они и застрелить могут!" Кажется, удалось - бабы (не без сожаления) угомонились, немцы прошли через хутор и пошли "занимать" следующую деревню. Такая вот оккупация.
7. Бои на Десне под Юхновым
Юхнов - городок, поселок в 41 км на полпути между Рославлем и Брянском. Там же река Десна, на ней укрепленный рубеж нашей обороны по направлению к Москве. Трое суток его прорывали немцы. Но с перерывом - на обед и сон. В начале войны у них распорядок дня на первом месте. Весь день гул разрывов, гром артиллерии, и все это с перерывом на обед и на ночь, до утра. В обед и ночь тишина, с утра до обеда и после обеда - рев, гром и гул разрывов. Когда все стихло, мы поняли - немцы прорвали фронт и пошли дальше, к Москве.
в 41-ом вокруг Красной Горки было много молодых лесов, густой кустарник подлесков, овраги в зарослях орешника (фундук), липа, лозы и т.д и т.п.
После войны все вырублено на дрова и постройки, под корень, и кругом Рославля голые ( в смысле деревьев и кустарников) поля и овраги. А тогда в этих зарослях укрывались наши отступающие части. Укрывались, останавливались передохнуть в процессе непрерывного отступления, точнее, бегства. В этом смысле рубеж на Десне - некое исключение, как бои под Брестом, под Смоленском. А в целом - бег, дранг нах остен! А бежать лучше налегке. Поэтому в этих зарослях мы, мальчишки, находили невиданное количество самых разных вещей,каковым и надлежит быть вармейских складах, которые бросали убегающие части. Например, нашли мы несколько ящиков (размером в 0,5х0,5 м) отличных новеньких компасов. Электрофонарики, разные канцелярские вещи (линейки, какрандаши, бумага), видимо, для обеспечения штабов. Взрослых больше интересовали обмундирование, ремни, сапоги. Все это между штабелями снарядов, мин, ящиков с патронами и пулеметными лентами. Оружия почти не было, уносили и увозили с собой, чтобы было чем отбиваться.
8. Попытки посещать школу
Помнится, что в селе Горенове пытались в сентябре открыть школу, кто и как это организовал - не знаю, но учебники для 3-го класса (зачеркнуты или вычеркнуты все места, где говорилось о "красных", о "советах") помню отлично . Затея продолжалась недели три, потом школу заняли то ли под раненых немцев, то ли под пленных русских. Скроее всего под немцев, пленных держали под открытым небом в концлагере на окраине Рославля.
9. Концлагаерь под Рославлем. Освобождают женщины. Бегущие по селам окруженцы меняют одежду, обувь на цивильные.
На старом Вознесенском кладбище Рославля есть мемориал (построен, кажется, к 30-летию Победы), где написано, что здесь покоится 100 000 жертв концлагеря г. Рославля. На более раннем обелиске, где-то в 1953 году я читал, что там похоронено 900 000 человек из концлагеря. Разница огромная, но кто знает настоящую цифру? Вряд ли немцы вели "учет" этих жертв. Об этом концлагаере я помню из разговоров взрослых в те годы (осень 1941, в основном): когда в плен попадали ежедневно десятки тысяч, их держали в чистом поле, обнеся "колючкой" и вышками с часовыми. Никаких других строений. Глубокая осень, переходившая в российскую зиму. Дождь, потом снег, морозы, ветер, стужа. Питание - баланда(горсть овсянки, какие-то обрезки овощей в литре воды, возможно, и недокипяченой) как скотине. Об этом рассказывали те, кто смог уйти из-за проволоки. Вначале это было не очень сложно. Фронтовые немецкие части уже ушли, к Москве, а тыловикам не хотелось возиться с этим человеческим муравейником, больным и вымирающим. К проволоке женщины из города и окрестных сел - искать своих. Конечно, мало кто действительно находил. Но разговаривать с пленными через проволоку разрешали, хлеб и какую-то еду можно было передавать. Поэтому если (предварительно сговорившись) какая-то женщина " узнавала" свего мужа, то подтверждающих документов не требовалось, пленного отпускали. И он пробирался днем дальше, к своей действиельной семье, меняя военное обмундирование (шинель, галифе, гимнастерку) на цивильный пиджак, брюки, старую фуфайку как кому повезет. Из такой выменянной шинели, довольно хорошей, бабушка сшила мне зимнее пальто (ведь я ехал к ней на лето, с летними вещами), и я проходил в нем 2,5 года оккупации, даже в Астрахань в 1943 г. приехал.
10. Дележ колхозного урожая в 1941 году.
Как ни странно, но уже в оккупации, при немецком правлении в городе урожаи в селах делили по колхозным трудодням. Кстати, те женщины, которые бежали вслед за входившими в село немцами с криком: "Постойте, мы на вас поглядим...", бежали с поля после жнивья ржи или жита (как говорят на Смоленщине), а жали в России 1941 г. серпами)! - Такая вот "коллективизация"...
11. Роды в борозде, в огороде.
Картинка деревенского быта - женщина, у которой мы жили, какая-то родственница моей бабушки, где-то в сентябре 41-го должна была рожать. Мужа взяли в армю в июне (где-то в ноябре он пришел домой, история, похожая на судьбу всех наших окруженцев), у женщины дом а дочь, девочка лет 10-ти и на подходе еще один. Не берусь утверждать, что она родила его в огороде, но что она там до последнего момента работала, собирая урожай, думаю, картошки (сентябрь все-таки) и еле доползла до дверей хаты (за ней по полу какой-то черный след), где ее подхватила моя бабушка, одновременно вытолкав за дверь меня. Потом прибежали соседи, суета, вопли, греют воду, моют, какя понял из причитаний, младенца и маму. Потом все успокаивается, а через день роженица уже хлопочет по хозяйским делам в доме, а потом вне его. Больше ведь некому, муж на войне, а куры, корова, поросенок пить и есть просят, как и дети. Кстати, зимой мальчик умер от дифтерии. Мы с ее дочкой как-то не заразились, повезло. А об умерших говорили: Бог дал - Бог взял. Так-то вот Рассея-мать рожает и провожает.
12. Лето 1942 года, немецкая армия идет через Красную Горку.
Четверо или пятеро суток по проселку, который пролегал через наш хутор - деревеньку Красная Горка, непрерывным потоком шли немецкие машины с солдатами и имуществом, на прицепах орудия, тяжелые минометы (это уже потом идентифицировалось, по памяти) Танков не было, видимо, шли другими путями. Армейская армада перемещалась с северо-востока, с шоссе на Москву, на юго-восточное шоссе. Потом в воспоминаниях старших высказывались догадки - армия Паулюса шла в направлении Сталинграда. А возможно, на Ростов, на Кавказ. Это 42-ой год, после зимнего поражения под Москвой. Запомнились тяжелые грузовики в тучах пыли, над бортами - ряды немецких касок. На обед движение останавливалось, замирало - война у немцев еще шла по расписанию. В сумерки все также останавливалось на ночлег. Шли боевые части, эти, как правило, мирных жителей не трогали, ночевали прямо у домов, кое-где ставили палатки. - Лето, тепло, днем жара. Чуть рассветало - снова рев моторов и тучи пыли.
13. Интересная сторона жизни на Смоленщине в 1941 году, в 400 км от Москвы, при великой власти рабочих и крестьян
Быт как в начале XIX века - ткацкий стан с ручным челноком и педалями на веревках для ног: прялка - прядут лен, овечью шерсть, в ходу пенька; коноплю выращивают на огородах, как и мак (и никакой наркомании!) , все потребляется - пенька на вожжи, мак в пироги. Ручная мельница, домашняя. Два деревянных жернова, нижний неподвижный с бортиком из тележного обода по краю и жестяным лоточком, по которому сыплется мука: верхний подвижный, вращается по нижнему с помощью рукоятки, один ее конец прикреплен к краю верхнего желоба, другой к потолку избы точно по центру жернова. В верхнем жернове по центру коническое отверстие с раструбом для засыпки зерна. Трущиеся поверхности жерновов густо утыканы металлическими пластинами, которые на 1-1,5 мм (может чуть больше) выступают над поверхностью дерева. Они и растирают зерно в муку. Для больших помолов - ветряная мельница. Конная тяга, основной транспорт - телега на деревянном ходу (с деревянными осями). На железном ходу телега - роскошь, обычно это двуколки председателей колхозов. Смазка осей - отличный деготь, его кустари, какой-то вид перегонки. Автомобилей в деревнях тогда, до немецкого наступления, в массе не видели, разве что из города начальство (большое - секретарь райкома, например) приезжал. Мелкие сошки тоже телегами передвигались, об автобусах и в городе понятия не имели. Вот была экология! Зимой пересаживались в сани. Мой дедушка сани делал сам, это я видел. Загнутые заготовки полозьев привозились из лесных деревень, остальное - пила, топор, долото, бурав. И руки с головой. А технология обработки льна! Допотопное, век XVIII ! Электричества - ек, в лучшем случае - лампа керосиновая, свечи стеариновые - очень дорого! Керосина в войну нет: керосин, соль, спички - самый дефицит. Значит, лучина, так-то ! Убирать урожай - косилок самоходных и не знали, комбайнов то бишь, на лошадиной тяге опять же как и по весне сеяли. Значит, на уборку - коса, грабли, вилы, серп, лопата (на земляное - картошка, свекла, турнепс). А сеять - с лукошком на ремне, как картине какой-то о севе на русских полях. Одежда, правда, местами современная. Хорошо выделанный овчинный тулуп любой современной дубленке даст сто очков вперед. Никакой мороз не прошибет. А если еще шапка - треух да на все это армяк накинуть (такое огромное пальто до пят из толстого сукна с капюшоном) обычная одежда ездового в санях, то можно и в поле переночевать, не замерзнуть. Лишь бы не занесло снегом!
В деревне самая ходовая обувь - лапти. Плели для всех из лыка (заготавливалось из длинного липового кустарника, из коры которого тоже особым образом, насколько я помню - заготавливали по весне, обдирали и обрабатывали, заготавливали впрок, сушили кору и хранили большими связками). Потом, когда нужно было сплести лапти, эти сухие плети коры распаривали в горячей воде в печи после протопки, она их делали на маленьких копылках), достаточно удобно ходить. "Осовременивали" лапти, подшивая к лыковой подошве (лучше мягкой проволокой) куск и корда от автопокрышек, которые брали с разбитых военных машин (шли немцы и выбрасывали изношенную резину). Примета России ХХ века - лапти на резиновом ходу. Кожаная обувь - признак большого достатка, далеко не у всех. Уже в войну появились военные сапоги, ботинки - подкова на каблуке, большие шляпки гвоздей на подошве. Это выменивали опять же у окруженцев, бежавших из лагеря. Выменивали кстати на те же лапти, на галоши, которых было у людей некоторое количество для валенок, в основном, кстати, валенки валяли сами, по селам держали некоторое количество овец. Бани деревенские сплошь были по-черному, в избах такой способ, насколько помню, не применялся, зато избы с земляным полом в деревнях были. Такой вот быт российский, если совсем кратко.
И еще - роскошные самогонные аппараты, бочки с брагой литров на 150-200. Это - тоже было, даже при немцах. Впрочем, по деревням они особо не шастали, поскольку наши деревни от больших лесов (а это - уже Брянщина) далеко, партизаны тоже в этих краях не объявлялись. Карательный отряд на 5-7 машинах как-то проскочил, но ничего и никого не тронули, ушли в лесные деревни км за 15 от нас, там - было слышно - шел бой, долетали звуки разрывов, видимо, бомб, потому что в том краю кружили два самолета, пикировали, потом появились дымы пожаров. Все это днем, где-то осенью 42-го года.
14. Льняное масло и жмых, мерзлая картошка, светильники, керосин, лампы, дефицит - соль, спички.
Из противной еды запомнилась горечь льняного масла (его было сравнительно много запасено, когда в Рославле разбомбили льозавод), на котором жарили картошку, в т.ч. мерзлую, перезимовавшую на поле, в земле из-за неаккуратной уборки на колхозном поле (колхозная привычка - все по фигу, война все спишет). Такая же горечь у льняного жмыха, заготовленного там же. А вообще картошка - основная еда, хлеб - наполовину картошка (крахмал, мука вперемежку с ржаной, пшеницу сеяли мало ), еще - каша, ячмень, иногда греча или просяная, но этого тоже мало. Чем заправляли, не помню, но масло сбивали сами, молоко было. Сбивали в бутылках, 3-х литров (в "четвертях"). Жрать в общем-то хотелось постоянно, хотя с голоду не пухли. Сахара - не было, сало свиное - по большим праздникам, если резали поросенка. Но это - пир, праздник живота. В таких случаях перепадало что-то жареное (слюни выделялись очень обильно!)
15. Ночной налет, прожектор, сбит наш самолет.
Зима 42-43 гг., поздний вечер, ясное в звездах небо. Вдруг - самолетный гул, высоко в небе прошли над деревней в сторону города самолеты. Когда стали бить зенитки, забегали по темному небу лучи прожекторов, стало понятно - самолеты наши, бомбят рославльский желдорузел, который немцами восстановлен для своих эшелонов. Результат бомбежки -кто знает, это д10 км от нас. Но вой падающих бомб долетал отчетливо и взрывы - мощные, видимо, бомбы, не меньше, чем килограмм на 500. Один самолет поймали в перекрестие прожекторов, и он не сумел уйти от зениток, сбили. Были разговоры, что летчики выпрыгнули с парашютом, но их немцы переловили, уйти им не удалось, несмотря на зимнюю ночь.
16. Поездка в город, замена лошади, дедушку забрали.
Летний день, мы с дедушкой из деревни едем на телеге в город. Он ездил туда периодически проведать оставленные там дом и хозяйство, на этот раз взял с собой и меня. Это лето 42-го года, фронт откатился далеко, на въезд в город пропуска не требовали. Дорогу и дедушка, конечно, и я знали - обычный проселок, в одном месте надо переезжать овраг с крутыми склонами, а это требовало управления лошадью так, чтобы она медленно спускалась в овраг, сдерживая напирающую на нее телегу, а потом надо ее слегка подхлестывать, чтобы она активнее тянула телегу наверх из оврага. Лошадь у нас была хорошая, молодая, хорошо откормленная и достаточно сильная и резвая. Красивый такой гнедой конек лет 4-х, в самой силе для всяких тягловых работ и уже не жеребец, спокойный конь. Я так его расписываю потому, что едва
мы проехали метров 300, началась более бойкая местная дорога, Мглинский большак, так называется этот тракт, а там - немецкий конный обоз, какая-то тыловая служба. Увидев нашего конька, они нас тут же тормознули и жестом приказали выпрягать его из нашей телеги, а из одной из своих выпрягли "загнанного одра", как потом говорил дедушка, не конь, а кости да кожа. Они его так и вывели во всей такой же дрянной сбруе, какая на нем была, а нашего конька забрали в свои оглобли, а с ним и дедушку, чтобы управлял своим конем. Мне он успел только перепрячь в нашу телегу одра, данного немцами, развернуть его (и телегу) в обратном направлении и коротко проинструктировать, как преодолеть тот овраг, который мы только что пересекли, - "С телеги не слезая, сиди и крепко держись и одновременно изо всей силы натягивай вожжи, когда конь пойдет вниз и телега за ним, а потом, когда он пойдет наверх, посильнее его тени же вожжами стегай, и он телегу вытянет - она же пустая, негруженая. А бабушке скажи, что меня забрали в обоз, который идет в село Гореново (это их родовое село, они там родились и выосли, так же как и их дети, в т.чю моя мама) На этом инструктаж закончился, и я отправился в обратный путь, управляя медленно передвигавшим ноги (и телегу со мной), еле живым конем. Наверное, когда я выехал на этой телеге из оврага, я и получил первые навыки вождения "одной лошадиной силы". Это было на 11-й год жизни. Через 10 лет я водил уже 50 л.с. по оврагам
Ленинграда. А тогда я добрался до дому, все рассказал бабушке, и она быстро распрягла коня, напоила бедолагу (день был жаркий) и кинулась в Гореново выручать дедушку. Она успела (Гореново в двух км), обоз остановился там на какое-то время, и дедушка сумел оттуда, говоря по-современному, слинять, так как немцы этих возниц никак не охраняли. Такая вот "эпопея", удачно завершившаяся. Потом и коня привели в порядок, откормили, в основном, дали отдохнуть. И он пришел в себя, его не успели прежние хозяева полностью загнать, надорвать, просто не кормили толком и без особых передышек, видимо, долго двигались.
17. Немецкое отступление, угоняют жителей, жгут дома, ночные пожары.
Отступали немцы (это уже лето-осень 43-го года) ничуть не менее бесп
орядочно, чем наши. Количество отступавших немцев через наши края прошло меньше, чем наших. Мы перебрались с Красной Горки на соседний хутор, деревеньку Голеевка (голь, значит, перекатная). По расстоянию меньше км, разделены полем, по середине котрого овраг. Оврагов в тех краях довольно много, местами они достаточно глубокие, протяженные, заросшие кустаркником, в некоторых местах очень густым. Голеевка вообще малопроезжее место, в стороне от приличной дороги, даже грунтовой. Поэтому немцы туда практически не заходили. Но расположена она на возвышении (холмистая местность) по отношению к Красной Горке. И с этого возвышения днем видно (расстояние меньше км!), как по дороге, ведущей в Красную Горку немцы ведут большие группы местных жителей (женщины, дети), которых отступающие части забирали, угоняли с собой из мест отступления. Это в августе. Смоленск (и Рославль) освобождены 24-25 сент. 43 г. Из наших деревень никого из жителей не угнали.
Гореново сожгли на 2/3 зондеркоманды. Крыши соломенные (ХХ век!), факел в стреху и всех делов - избы нет через 20-30 мин.
Пожар - страшное дело, что днем, что ночью. Жгли на освоенных, торных дорогах. До сих пор перед глазами ночное пожарище - горит село рядом с Гореновым (не помню названия, что-то типа Гороховки, километрах в 3-х). Горят 4 или 5 изб, на крыше одной, подсвеченной пожаром, нейо еще не загоревшейся, силуэт человека, который медленно ходит по коньку крыши и пытается, видимо, защитить от летящих со всех сторон искр, горящей соломы и больших угольев. Кругом - черная, как густой сажей нарисованная ночь. Безветренная, языки пламени столбом, потом - огромным факелом, в котром тонет горящая изба. А посреди всего этого силуэт человека на коньке своей пока негорящей избы.
18. Уходим в овраги, бросаем деревню, через голову бьет дальнобойная артиллерия.
За Голеевкой в большом отровке (по-смоленски - боковое ответвление оврага) немцы разместили батарею дальнобойных орудий и где-то суток двое-трое лупили из них по фронтовой полосе, которая медленно приближалась к нашим местам. А они били км на 15-20, наверное. Грохот залпов, орудий, наверное 5-7, а потом вой снарядов, уходящих в сторону фронта. В отличие от бомбы, которая приближается и воет с нерастанием, снаряды от нас уходили и выли "с затуханием". В общем оставаться в селе в домах стало совсем опасным, и взрослые решили уходить. Собрали необходимое, погрузились несколько семей на подводы (2-3 не более), привязали к ним коров, остальную живность побросали на собсвенное кормление (остальное это кошки и куры, собак в наших домах не было, свиней у кого были прирезали и разделали на "консервы"). Вот таким образом и двинулись самыми глухими дорогами, а то и просто по нераспаханным полям к дальним оврагам, глухо заросшим большим кустарником, иногда проходившим через молодой подлесок, рощи. Я уже писал, что настоящие леса начинались в км 25-30 от нас. Но небольшое количество людей могло в овраге, далеко от проезжих дорог, спрятаться на какое-то недолгое время хорошо. Вода, дрова есть, а остальное то, что привезли с собой. Где-то на пути к оврагу напоролись на немецкий обоз. Но мы раньше увидели, как из-за увала (из-за гребня холма, на который мы должны были в ъехать), медленно появляются сначала упряжные дуги, а потом конские головы, вернее, сначала уши. Не успели скрыться всем обозом в зарослях вдоль нашей дороги до того, как на увал с противоположной стороны поднялись подводы с немецкими ездовыми. Это были немецкие солдаты, и, попадись мы им в этом кустарнике (если бы заметили или лошади бы заржали) вполне могли всех перестрелять как партизан. Обошлось. Добрались до намеченного оврага и начаыватли зарываться в землю, строить землянки прямо в склонах оврага между кустов. Маскировка и корни землю немного удерживают от сползания. Землянка на склоне не имеет воды на полу в отличие от той, которую можно отрыть на дне оврага. Но холодно и в той, и в другой. Они маленькие, костер негде разводить, а снаружи он землянку обогреть не в силах. А ведь это конец сентября, ночью холодно. Короче, после жизни там у меня ноги покрылись фурункулами, потом долго заживали, слава Богу, йод и марганцовка были. Но перевязка этих по существу открытых язв (после того, как гной уберут) дело, мягко сказать, мало приятное. В общем кантовались мы в этом овраге с неделю. Взрослые (единицы) пару раз пробирались в деревню. Рисковали, конечно. Под конец недели батарея палить перестала, немцев не видно и не слышно, наших тоже. А что происходит, спросить не у кого: такая вот смоленская глухомань
19. Сверху - головы в ушанках со звездами, наши разведчики, возвращение домой.
Это было утром, когда рассвело, и утренний туман в овраге рассеялся больше чем наполовину. Сидели мы внизу, у маленького костерка грелись, большой развести нельзя, чтобы не было много дыму. И вдруг увидели, что наверху - 8-10 м. на краю оврага раздвигаются ветви куста и между ними круглая личность в шапке-ушанке со звездой (!). Потом сбоку куста появляется вторая такая же, она поднимается выше куста, уже вторая фигура видна по пояс - шинель, плащ-палатка, на шее висит автомат. Наши! Разведка. Поняли, что тут прячутся мирные жители, спустились к нам. Женщины, мужчины их обнимают, несут что-то съестное (хлеб, картошка, молоко), расспрашивают, где немцы, где фронт. Оказывается, они и есть фронт. По дороге передвигаются основные силы, а разведка шарит кругом, нет ли засады, укреплений. Короче, они нам советуют посидеть здесь еще сутки, если не будет звуков боя (взрывы, стрельба, бомбежка) наутро завтра дв игать домой по хатам, чтобы их там свои не растащили. Мы так и делаем, и на следующее утро приезжаем к своим хатам, в котороые уже вселились солдаты прифронтовых частей. А фронт уже где-то за Смоленском. Вот такое было освобождение от немецкой оккупации.
20. Заблудившийся немецкий велосипедист, пехота, наземные войска - и морской офицер в черном с золотом кителе и погонах - мой отец. Сентябрь 1943 года.
Это время освобождения запомнилось какой-то очень серой, туманной, дождливой погодой, где раскисшая земля чавкает, разъезжается под ногами и колесами, где ни одного лучика солнца и все пришибленно низко ползущие, пропитаными дождем облаками. Хаты с утра освобождают, а к вечеру вновь занимает промокшая, продрогшая, измазанная в дорожной грязи пехота. В один, кажется, самый первый день в этой туманной сумятице неожиданное развлечение. В деревню на велосипеде въезжает живой немец, грязный, но в зеленой немецкой форме, на ногах сапоги, на голове пилотка, безоружный и сопливый. Его тут же окружают солдаты и куда-то ведут. Он, оказывается, отстал от своих и заблудился в этих проселках. Через несколько дней после того, ка
наши края освободили, в деревне появился мой отец, приехал за мной да и вообще сначала узнать живы ли мы. Он в то время служил на Каспии, в Астрахани. Ведь в начале 43-го был Сталинград, и Каспийская флотилия, ее бронекатера поддерживали сухопутную линию фронта в Сталинграде с реки, прикрывали переправлявшиеся через Волгу технику, людей, продовольствие. К концу 43-го года фронт далеко ушел из Сталинграда, но на Каспии флот сохранялся, базы его были в Астрахани и в Баку. Тогда много чего шло в Союз из Ирана, через Иран и далее по Волге. Флотилия потом обеспечивала проводку транспортов с грузами. Отец служил в Астраханской базе, а за мной съездить получил разрешение и соответствующие документы для передвижения в прифронтовой зоне. Вот и добрался. Выглядел он в своем морском черно-золотом облачении весьма контрастно среди выгоревшей, пропыленной и потом промокшей пехоты, замызганных, ревущих и плюющих дымом грузовиков различных мастей и форм - советских, американских, трофейных немецких. На них мы потом с ним тронулись в обратный путь из Рославля до Астрахани, где ждала мама.
21. Путь Голеевка - Рославль - Смоленск - Вязьма - Москва - Саратов - Сталинград - Астрахань
Каждый из этих отрезков пути интересен своими моментами. К сожалению, запомнилось весьма немного.
Голеевка - Рославль
Путь на телеге, тащит ее вышеописанный конь, но уже бодрый, отъевшийся. Управляет дедушка, вспоминая, как и где нам достался этот конь. Ведь мы едем по тому же проселку, через тот же овраг. Погода хмурая, без больших льперед дальней дорогой.
Рославль - Смоленск
Пешком на КПП на окраине города, на Смоленском тракте. Провожает тетя Дуня, мамина сестра. Расставание с вопросом: когда увидимся? и увидимся ли, ведь война продолжается, даже как и когда мы доберемся до места - неизвестно. Тревожно, погода такая же "тухлая", но в этих краях это уже благо: она нелетная, значит, возможно, на трассе обойдется без бомбежек. На КПП отец предъявляет свои документы и представляет меня - везет сына из оккупации. Первый же студебеккер - часовой, вроде бы офицер, его останвливает и приказывает взять "майора с сыном до Смоленска" (нам повезло - машина именно туда). Кап-3 морской = майор сухопутный. Грузимся в обитый железом кузов. Железо натерто такими же, как мы, до блеска и немного припорошено сеном, сквозь которое этот блеск пробивается. В кабине сена погуще, но там уже полусидят, полулежат трое - офицер с солдатами. Еще полтора места за кабиной есть, можно укрыться за ней от ветра. А он пронизывает, хотя скорость не более -35 км/час, дорога вдрызг разбита, танками и машинами, мосты подорваны всыпане вплоть до самых мелких, попадаются плохо засыпанные воронки в полотне дороги и по обочинам - в общем, не разгонишься. Камал-трофи с объездом мостов то вброд, то по гатям, где-то даже понтоны попадась. Вот это уж точно фронтовая дорожка! Но до Смоленска доехали без бомбежки. Под нее попали уже на Смоленском вокзале, который тоже вдрызг разбит, одни стены первого этажа, как ограда территории, но с окнами и дверными проемами. Эту картину я наиболее я отчетливо вспоминаю, уже в "наше" время попадая на Смоленский вокзал. Даже сейчас, в это разрушающее время, он выглядит весьма солидно. Контраст величайший! В общем где-то минут 20-25 немецкие самолеты, выпав из облаков, кружили над городом, в т.ч. и над вокзалом, время от времени спокойно кидая одну-две бомбы куда считали нужным. Не знаю почему, но наших истребителей не было, безрезультатно стреляли зенитки. Все это где-то в середине дня, мы выехали из Рославля где-то часов в 9, до Смоленска добирались часа 4 (105 км, а скорость черепашья , хорошо, что нигде не сползли в кювет и не завязли на переправе). В общем, немчура отбомбилась и отбыла восвояси, а мы пошли искать поезд до Вязьмы ( о чем отцу сказал военный комендант на вокзале, что будут прицеплены теплушки, что будет санитарный состав, везут раненых, но будут прицеплены теплушки - читай: товарные вагоны для обычных пассажиров, военных и штатских, которые передвигаются в этой зоне по воинским проездным документам. Это армейский вариант билетов именно в теплушки)
Смоленск - Вязьма
От Смоленска на Вязьму была восстановлена одна колея, немцы попортили ж/дорогу основатель но, - взорвали, срыли шпалы, как могли испортили полотно, сколько успели, снязли и увезли редьсы. В общем, потрудились славно. Но все автотранспортом не увезешь и не привезешь, поэтому по одной колее, от разъезда до разъезда поезда с людьми ходили и техникой, боеприпасами, продгрузами и проч. как-то под бомбежками пробирались. На один такой мы под вечер и забрались. Залезть удалось лишь на тормозную площадку одной из теплушек. Там было немного соломы, на ней сидели. По сравнению с сеном на окованном железом полу грузовика студебеккера это был просто мягчайший диван. Студебеккер на раздолбанном шоссе нам все внутренние и внешние части тела поотбивал, так что на тормозной площадке на соломе мы отдыхал и. Но ветерок допрохватывакапитальнозъез. А "главные ворота" теплушки в Смоленске были почему-то закрыты. Когда на одном из разъездов они раскрылись, мы поняли, почему они были закрыты. Набившийся туда раньше нас народ - мужчины, женщины, военные разных рангов, в осн. , солдатского звания не хотели увеличивать населенность и еще в Смоленске, до отправления поезда закрылись наглухо. Ну а на полустанках в целях отправления естественных надобностей пришлось открыть вход-выход. Была ли там, внутри теплушки нара - ей-ей не помню. В общем к ночи мы доползли до Вязьмы (около 220 км). Городок был небольшой, забр ались мы опять же по распоряжению военного коменданта в какой-то подвал разрушенного каменного дома недалеко от станции, так сказать, "полевая гостиница". - Зал, посредине длинный стол, около него лавки для сидения, на столе керосиновая лампаили масляная плошка с фитилем. Это - весь свет в этом помещении. Торцом к столу и стенам деревянные нары. Где-то в углу какое-то приспособление типа титана для кипячения воды, попить чайку. Поскольку уже ночь на дворе, то постоялый люд - военные - уже спят. Мы побаловались чайком, какая-то еще пиша была из дома, по-моему, крутые яйца и хлеб. С нами селился в эту обитель еще один офицер. Отец угостил его съестными продуктами, он дал нам америанс кого сахарина. Помню, что сладкий чай был невероятно, м. быть потому, что сахару я к тому времени давно не пробовал. Там на нарах и заночевали, точнее - я на нарах, пристроили как малоразмимерного, а отец с этим офицером где-то внизу, постелив шинели, а под ними, кажется, какие-то доски под мешковиной или тряпками.
ДАЛЕЕ ВОСПОМИНАНИЯ УХОДЯТ ОТ СМОЛЕНСКИХ КРАЕВ.
Но вся последующая жизнь отца оствается связана навсегда с теми детскими воспоминаниями, которые дал ему Господь пережить в Горенове. Об этом нет ни слова в приведенных выше отрывках. Но теперь, уже после завершения земного пути отца, я вспоминаю его слова о том, что нигде он не видел такой любви, как
в доме своего деда Матвея, - как камертон к его духовным поискам. И как возможный ключ к пониманию того, почему мне так и не удалось убедить его в подлинности моего христианства. Думаю, что среди ужасов и мерзостей войны еще контрастнее и глубже воспринимается человечность и подлинное сердечное тепло. И не случайно Господь дал отцу этот дар, на года вырвав его из среды убежденных коммунистов - тогдашних "новых русских", поместил в неназидательное, в самом укладе жизни растворенное христианство, прививая его душу к доброму корню Винокуровых. Семья матери моего отца происходит из расположенного недалеко от Рославля села Гореново. Прадед убежал в Рославль от коллективизации еще до войны. А в войну два года провел под немцами мой отец, отправленный в июне 1941-го на каникулы в деревню, где и оказался в оккупации вследствие быстрого немецкого наступления.
ВОСПОМИНАНИЯ МОЕГО ОТЦА О МОЕМ ПРАДЕДЕ
0 ГОРЕНОВО. ВОЙНА. 1941.
Изумительно солнечное летнее утро. Вторая половина июля. Глубоко синее безоблачное небо. Над Красной Горкой в этой синеве 3,5-4 км высота медленно плывут серебристые самолеты, по характерному вою моторов (сильнее-слабее) - немецкие бомбардировщики, 9 шт. (сейчас я думаю, что это юнкерсы, но это так, догадка) Навстречу, почти вертикально, подочень крутым углом к горизонту два краснозвездых "ишака" (истребители И-16, на которых из металла только мотор да шасси, остальное - фанера, перкаль и клей, которым он к фанере клеится: нет - еще пулемет металлический). Встречены непроходимой стеной огня с юнкерсов. Это видно по белым клочкам разрывов вокруг "ишачков". Один задымил и, оставляя на синем небе черный шлейф, потянул куда-то вдаль, к дальнему лесу. Второй не задымил, просто опрокинулся и по той же крутой траектории, только к земле, пошел обратно. Итог - взрыв на поле, км в 1,5 от нас, зевак. Вся картина - не более 2-3 мин.
Толпа кинулась в поле, на место падения. Ведь кругом наши отступающие войска, район еще не занят немцами . Меня бабушка не отпускает - мал. тс ребята рассказывают, что когда добежали туда по полю, засеянному рожью, там уже были военные, солдаты пытались извлечь останки и собрать каие-то документы. Якобы по документам летчик был героем финской войны 39-40 годов. Мотор этого самолета лежал там, наверное, лет 30. Что там сейчас - не знаю, есть ли хоть какой-то памятник, знак - Бог весть.
6. Немцы "занимают" деревню. Что значит "занимают"?
3 августа 1941 года взят немцами Смоленск. Где-то 4-5 августа, вечер, летние вечерние, еще свтлые сумерки на хуторе Красная Горка. Дорога, проселок в полях ржи со стороны села Гореново, входящий в хутор. По этому проселку входит группа - здоровенная немецкая овчарка, на длинном, метров 5-6, поводке, а за ней плечом к плечу два немецких солдата в касках и длинных черных плащах с автоматами, готовые к стрельбе "от живота веером". Они медленным шагом идут по дороге вглубь хутора. А сзади (и смех, и горе!) метрах в 250-300 появляются бегущая за ними толпа русских баб с серпаими (они жали рожь, ведь август, уборка, зерно сыплется), которые с криком: "Погодите, мы на вас поглядим!" - пытаются догнать немцев. Благо не догнали, баб останавливает и пытается образумить мой дедушка: "Дуры, они же не показаться вам пришли сюда, они и застрелить могут!" Кажется, удалось - бабы (не без сожаления) угомонились, немцы прошли через хутор и пошли "занимать" следующую деревню. Такая вот оккупация.
7. Бои на Десне под Юхновым
Юхнов - городок, поселок в 41 км на полпути между Рославлем и Брянском. Там же река Десна, на ней укрепленный рубеж нашей обороны по направлению к Москве. Трое суток его прорывали немцы. Но с перерывом - на обед и сон. В начале войны у них распорядок дня на первом месте. Весь день гул разрывов, гром артиллерии, и все это с перерывом на обед и на ночь, до утра. В обед и ночь тишина, с утра до обеда и после обеда - рев, гром и гул разрывов. Когда все стихло, мы поняли - немцы прорвали фронт и пошли дальше, к Москве.
в 41-ом вокруг Красной Горки было много молодых лесов, густой кустарник подлесков, овраги в зарослях орешника (фундук), липа, лозы и т.д и т.п.
После войны все вырублено на дрова и постройки, под корень, и кругом Рославля голые ( в смысле деревьев и кустарников) поля и овраги. А тогда в этих зарослях укрывались наши отступающие части. Укрывались, останавливались передохнуть в процессе непрерывного отступления, точнее, бегства. В этом смысле рубеж на Десне - некое исключение, как бои под Брестом, под Смоленском. А в целом - бег, дранг нах остен! А бежать лучше налегке. Поэтому в этих зарослях мы, мальчишки, находили невиданное количество самых разных вещей,каковым и надлежит быть вармейских складах, которые бросали убегающие части. Например, нашли мы несколько ящиков (размером в 0,5х0,5 м) отличных новеньких компасов. Электрофонарики, разные канцелярские вещи (линейки, какрандаши, бумага), видимо, для обеспечения штабов. Взрослых больше интересовали обмундирование, ремни, сапоги. Все это между штабелями снарядов, мин, ящиков с патронами и пулеметными лентами. Оружия почти не было, уносили и увозили с собой, чтобы было чем отбиваться.
8. Попытки посещать школу
Помнится, что в селе Горенове пытались в сентябре открыть школу, кто и как это организовал - не знаю, но учебники для 3-го класса (зачеркнуты или вычеркнуты все места, где говорилось о "красных", о "советах") помню отлично . Затея продолжалась недели три, потом школу заняли то ли под раненых немцев, то ли под пленных русских. Скроее всего под немцев, пленных держали под открытым небом в концлагере на окраине Рославля.
9. Концлагаерь под Рославлем. Освобождают женщины. Бегущие по селам окруженцы меняют одежду, обувь на цивильные.
На старом Вознесенском кладбище Рославля есть мемориал (построен, кажется, к 30-летию Победы), где написано, что здесь покоится 100 000 жертв концлагеря г. Рославля. На более раннем обелиске, где-то в 1953 году я читал, что там похоронено 900 000 человек из концлагеря. Разница огромная, но кто знает настоящую цифру? Вряд ли немцы вели "учет" этих жертв. Об этом концлагаере я помню из разговоров взрослых в те годы (осень 1941, в основном): когда в плен попадали ежедневно десятки тысяч, их держали в чистом поле, обнеся "колючкой" и вышками с часовыми. Никаких других строений. Глубокая осень, переходившая в российскую зиму. Дождь, потом снег, морозы, ветер, стужа. Питание - баланда(горсть овсянки, какие-то обрезки овощей в литре воды, возможно, и недокипяченой) как скотине. Об этом рассказывали те, кто смог уйти из-за проволоки. Вначале это было не очень сложно. Фронтовые немецкие части уже ушли, к Москве, а тыловикам не хотелось возиться с этим человеческим муравейником, больным и вымирающим. К проволоке женщины из города и окрестных сел - искать своих. Конечно, мало кто действительно находил. Но разговаривать с пленными через проволоку разрешали, хлеб и какую-то еду можно было передавать. Поэтому если (предварительно сговорившись) какая-то женщина " узнавала" свего мужа, то подтверждающих документов не требовалось, пленного отпускали. И он пробирался днем дальше, к своей действиельной семье, меняя военное обмундирование (шинель, галифе, гимнастерку) на цивильный пиджак, брюки, старую фуфайку как кому повезет. Из такой выменянной шинели, довольно хорошей, бабушка сшила мне зимнее пальто (ведь я ехал к ней на лето, с летними вещами), и я проходил в нем 2,5 года оккупации, даже в Астрахань в 1943 г. приехал.
10. Дележ колхозного урожая в 1941 году.
Как ни странно, но уже в оккупации, при немецком правлении в городе урожаи в селах делили по колхозным трудодням. Кстати, те женщины, которые бежали вслед за входившими в село немцами с криком: "Постойте, мы на вас поглядим...", бежали с поля после жнивья ржи или жита (как говорят на Смоленщине), а жали в России 1941 г. серпами)! - Такая вот "коллективизация"...
11. Роды в борозде, в огороде.
Картинка деревенского быта - женщина, у которой мы жили, какая-то родственница моей бабушки, где-то в сентябре 41-го должна была рожать. Мужа взяли в армю в июне (где-то в ноябре он пришел домой, история, похожая на судьбу всех наших окруженцев), у женщины дом а дочь, девочка лет 10-ти и на подходе еще один. Не берусь утверждать, что она родила его в огороде, но что она там до последнего момента работала, собирая урожай, думаю, картошки (сентябрь все-таки) и еле доползла до дверей хаты (за ней по полу какой-то черный след), где ее подхватила моя бабушка, одновременно вытолкав за дверь меня. Потом прибежали соседи, суета, вопли, греют воду, моют, какя понял из причитаний, младенца и маму. Потом все успокаивается, а через день роженица уже хлопочет по хозяйским делам в доме, а потом вне его. Больше ведь некому, муж на войне, а куры, корова, поросенок пить и есть просят, как и дети. Кстати, зимой мальчик умер от дифтерии. Мы с ее дочкой как-то не заразились, повезло. А об умерших говорили: Бог дал - Бог взял. Так-то вот Рассея-мать рожает и провожает.
12. Лето 1942 года, немецкая армия идет через Красную Горку.
Четверо или пятеро суток по проселку, который пролегал через наш хутор - деревеньку Красная Горка, непрерывным потоком шли немецкие машины с солдатами и имуществом, на прицепах орудия, тяжелые минометы (это уже потом идентифицировалось, по памяти) Танков не было, видимо, шли другими путями. Армейская армада перемещалась с северо-востока, с шоссе на Москву, на юго-восточное шоссе. Потом в воспоминаниях старших высказывались догадки - армия Паулюса шла в направлении Сталинграда. А возможно, на Ростов, на Кавказ. Это 42-ой год, после зимнего поражения под Москвой. Запомнились тяжелые грузовики в тучах пыли, над бортами - ряды немецких касок. На обед движение останавливалось, замирало - война у немцев еще шла по расписанию. В сумерки все также останавливалось на ночлег. Шли боевые части, эти, как правило, мирных жителей не трогали, ночевали прямо у домов, кое-где ставили палатки. - Лето, тепло, днем жара. Чуть рассветало - снова рев моторов и тучи пыли.
13. Интересная сторона жизни на Смоленщине в 1941 году, в 400 км от Москвы, при великой власти рабочих и крестьян
Быт как в начале XIX века - ткацкий стан с ручным челноком и педалями на веревках для ног: прялка - прядут лен, овечью шерсть, в ходу пенька; коноплю выращивают на огородах, как и мак (и никакой наркомании!) , все потребляется - пенька на вожжи, мак в пироги. Ручная мельница, домашняя. Два деревянных жернова, нижний неподвижный с бортиком из тележного обода по краю и жестяным лоточком, по которому сыплется мука: верхний подвижный, вращается по нижнему с помощью рукоятки, один ее конец прикреплен к краю верхнего желоба, другой к потолку избы точно по центру жернова. В верхнем жернове по центру коническое отверстие с раструбом для засыпки зерна. Трущиеся поверхности жерновов густо утыканы металлическими пластинами, которые на 1-1,5 мм (может чуть больше) выступают над поверхностью дерева. Они и растирают зерно в муку. Для больших помолов - ветряная мельница. Конная тяга, основной транспорт - телега на деревянном ходу (с деревянными осями). На железном ходу телега - роскошь, обычно это двуколки председателей колхозов. Смазка осей - отличный деготь, его кустари, какой-то вид перегонки. Автомобилей в деревнях тогда, до немецкого наступления, в массе не видели, разве что из города начальство (большое - секретарь райкома, например) приезжал. Мелкие сошки тоже телегами передвигались, об автобусах и в городе понятия не имели. Вот была экология! Зимой пересаживались в сани. Мой дедушка сани делал сам, это я видел. Загнутые заготовки полозьев привозились из лесных деревень, остальное - пила, топор, долото, бурав. И руки с головой. А технология обработки льна! Допотопное, век XVIII ! Электричества - ек, в лучшем случае - лампа керосиновая, свечи стеариновые - очень дорого! Керосина в войну нет: керосин, соль, спички - самый дефицит. Значит, лучина, так-то ! Убирать урожай - косилок самоходных и не знали, комбайнов то бишь, на лошадиной тяге опять же как и по весне сеяли. Значит, на уборку - коса, грабли, вилы, серп, лопата (на земляное - картошка, свекла, турнепс). А сеять - с лукошком на ремне, как картине какой-то о севе на русских полях. Одежда, правда, местами современная. Хорошо выделанный овчинный тулуп любой современной дубленке даст сто очков вперед. Никакой мороз не прошибет. А если еще шапка - треух да на все это армяк накинуть (такое огромное пальто до пят из толстого сукна с капюшоном) обычная одежда ездового в санях, то можно и в поле переночевать, не замерзнуть. Лишь бы не занесло снегом!
В деревне самая ходовая обувь - лапти. Плели для всех из лыка (заготавливалось из длинного липового кустарника, из коры которого тоже особым образом, насколько я помню - заготавливали по весне, обдирали и обрабатывали, заготавливали впрок, сушили кору и хранили большими связками). Потом, когда нужно было сплести лапти, эти сухие плети коры распаривали в горячей воде в печи после протопки, она их делали на маленьких копылках), достаточно удобно ходить. "Осовременивали" лапти, подшивая к лыковой подошве (лучше мягкой проволокой) куск и корда от автопокрышек, которые брали с разбитых военных машин (шли немцы и выбрасывали изношенную резину). Примета России ХХ века - лапти на резиновом ходу. Кожаная обувь - признак большого достатка, далеко не у всех. Уже в войну появились военные сапоги, ботинки - подкова на каблуке, большие шляпки гвоздей на подошве. Это выменивали опять же у окруженцев, бежавших из лагеря. Выменивали кстати на те же лапти, на галоши, которых было у людей некоторое количество для валенок, в основном, кстати, валенки валяли сами, по селам держали некоторое количество овец. Бани деревенские сплошь были по-черному, в избах такой способ, насколько помню, не применялся, зато избы с земляным полом в деревнях были. Такой вот быт российский, если совсем кратко.
И еще - роскошные самогонные аппараты, бочки с брагой литров на 150-200. Это - тоже было, даже при немцах. Впрочем, по деревням они особо не шастали, поскольку наши деревни от больших лесов (а это - уже Брянщина) далеко, партизаны тоже в этих краях не объявлялись. Карательный отряд на 5-7 машинах как-то проскочил, но ничего и никого не тронули, ушли в лесные деревни км за 15 от нас, там - было слышно - шел бой, долетали звуки разрывов, видимо, бомб, потому что в том краю кружили два самолета, пикировали, потом появились дымы пожаров. Все это днем, где-то осенью 42-го года.
14. Льняное масло и жмых, мерзлая картошка, светильники, керосин, лампы, дефицит - соль, спички.
Из противной еды запомнилась горечь льняного масла (его было сравнительно много запасено, когда в Рославле разбомбили льозавод), на котором жарили картошку, в т.ч. мерзлую, перезимовавшую на поле, в земле из-за неаккуратной уборки на колхозном поле (колхозная привычка - все по фигу, война все спишет). Такая же горечь у льняного жмыха, заготовленного там же. А вообще картошка - основная еда, хлеб - наполовину картошка (крахмал, мука вперемежку с ржаной, пшеницу сеяли мало ), еще - каша, ячмень, иногда греча или просяная, но этого тоже мало. Чем заправляли, не помню, но масло сбивали сами, молоко было. Сбивали в бутылках, 3-х литров (в "четвертях"). Жрать в общем-то хотелось постоянно, хотя с голоду не пухли. Сахара - не было, сало свиное - по большим праздникам, если резали поросенка. Но это - пир, праздник живота. В таких случаях перепадало что-то жареное (слюни выделялись очень обильно!)
15. Ночной налет, прожектор, сбит наш самолет.
Зима 42-43 гг., поздний вечер, ясное в звездах небо. Вдруг - самолетный гул, высоко в небе прошли над деревней в сторону города самолеты. Когда стали бить зенитки, забегали по темному небу лучи прожекторов, стало понятно - самолеты наши, бомбят рославльский желдорузел, который немцами восстановлен для своих эшелонов. Результат бомбежки -кто знает, это д10 км от нас. Но вой падающих бомб долетал отчетливо и взрывы - мощные, видимо, бомбы, не меньше, чем килограмм на 500. Один самолет поймали в перекрестие прожекторов, и он не сумел уйти от зениток, сбили. Были разговоры, что летчики выпрыгнули с парашютом, но их немцы переловили, уйти им не удалось, несмотря на зимнюю ночь.
16. Поездка в город, замена лошади, дедушку забрали.
Летний день, мы с дедушкой из деревни едем на телеге в город. Он ездил туда периодически проведать оставленные там дом и хозяйство, на этот раз взял с собой и меня. Это лето 42-го года, фронт откатился далеко, на въезд в город пропуска не требовали. Дорогу и дедушка, конечно, и я знали - обычный проселок, в одном месте надо переезжать овраг с крутыми склонами, а это требовало управления лошадью так, чтобы она медленно спускалась в овраг, сдерживая напирающую на нее телегу, а потом надо ее слегка подхлестывать, чтобы она активнее тянула телегу наверх из оврага. Лошадь у нас была хорошая, молодая, хорошо откормленная и достаточно сильная и резвая. Красивый такой гнедой конек лет 4-х, в самой силе для всяких тягловых работ и уже не жеребец, спокойный конь. Я так его расписываю потому, что едва
мы проехали метров 300, началась более бойкая местная дорога, Мглинский большак, так называется этот тракт, а там - немецкий конный обоз, какая-то тыловая служба. Увидев нашего конька, они нас тут же тормознули и жестом приказали выпрягать его из нашей телеги, а из одной из своих выпрягли "загнанного одра", как потом говорил дедушка, не конь, а кости да кожа. Они его так и вывели во всей такой же дрянной сбруе, какая на нем была, а нашего конька забрали в свои оглобли, а с ним и дедушку, чтобы управлял своим конем. Мне он успел только перепрячь в нашу телегу одра, данного немцами, развернуть его (и телегу) в обратном направлении и коротко проинструктировать, как преодолеть тот овраг, который мы только что пересекли, - "С телеги не слезая, сиди и крепко держись и одновременно изо всей силы натягивай вожжи, когда конь пойдет вниз и телега за ним, а потом, когда он пойдет наверх, посильнее его тени же вожжами стегай, и он телегу вытянет - она же пустая, негруженая. А бабушке скажи, что меня забрали в обоз, который идет в село Гореново (это их родовое село, они там родились и выосли, так же как и их дети, в т.чю моя мама) На этом инструктаж закончился, и я отправился в обратный путь, управляя медленно передвигавшим ноги (и телегу со мной), еле живым конем. Наверное, когда я выехал на этой телеге из оврага, я и получил первые навыки вождения "одной лошадиной силы". Это было на 11-й год жизни. Через 10 лет я водил уже 50 л.с. по оврагам
Ленинграда. А тогда я добрался до дому, все рассказал бабушке, и она быстро распрягла коня, напоила бедолагу (день был жаркий) и кинулась в Гореново выручать дедушку. Она успела (Гореново в двух км), обоз остановился там на какое-то время, и дедушка сумел оттуда, говоря по-современному, слинять, так как немцы этих возниц никак не охраняли. Такая вот "эпопея", удачно завершившаяся. Потом и коня привели в порядок, откормили, в основном, дали отдохнуть. И он пришел в себя, его не успели прежние хозяева полностью загнать, надорвать, просто не кормили толком и без особых передышек, видимо, долго двигались.
17. Немецкое отступление, угоняют жителей, жгут дома, ночные пожары.
Отступали немцы (это уже лето-осень 43-го года) ничуть не менее бесп
орядочно, чем наши. Количество отступавших немцев через наши края прошло меньше, чем наших. Мы перебрались с Красной Горки на соседний хутор, деревеньку Голеевка (голь, значит, перекатная). По расстоянию меньше км, разделены полем, по середине котрого овраг. Оврагов в тех краях довольно много, местами они достаточно глубокие, протяженные, заросшие кустаркником, в некоторых местах очень густым. Голеевка вообще малопроезжее место, в стороне от приличной дороги, даже грунтовой. Поэтому немцы туда практически не заходили. Но расположена она на возвышении (холмистая местность) по отношению к Красной Горке. И с этого возвышения днем видно (расстояние меньше км!), как по дороге, ведущей в Красную Горку немцы ведут большие группы местных жителей (женщины, дети), которых отступающие части забирали, угоняли с собой из мест отступления. Это в августе. Смоленск (и Рославль) освобождены 24-25 сент. 43 г. Из наших деревень никого из жителей не угнали.
Гореново сожгли на 2/3 зондеркоманды. Крыши соломенные (ХХ век!), факел в стреху и всех делов - избы нет через 20-30 мин.
Пожар - страшное дело, что днем, что ночью. Жгли на освоенных, торных дорогах. До сих пор перед глазами ночное пожарище - горит село рядом с Гореновым (не помню названия, что-то типа Гороховки, километрах в 3-х). Горят 4 или 5 изб, на крыше одной, подсвеченной пожаром, нейо еще не загоревшейся, силуэт человека, который медленно ходит по коньку крыши и пытается, видимо, защитить от летящих со всех сторон искр, горящей соломы и больших угольев. Кругом - черная, как густой сажей нарисованная ночь. Безветренная, языки пламени столбом, потом - огромным факелом, в котром тонет горящая изба. А посреди всего этого силуэт человека на коньке своей пока негорящей избы.
18. Уходим в овраги, бросаем деревню, через голову бьет дальнобойная артиллерия.
За Голеевкой в большом отровке (по-смоленски - боковое ответвление оврага) немцы разместили батарею дальнобойных орудий и где-то суток двое-трое лупили из них по фронтовой полосе, которая медленно приближалась к нашим местам. А они били км на 15-20, наверное. Грохот залпов, орудий, наверное 5-7, а потом вой снарядов, уходящих в сторону фронта. В отличие от бомбы, которая приближается и воет с нерастанием, снаряды от нас уходили и выли "с затуханием". В общем оставаться в селе в домах стало совсем опасным, и взрослые решили уходить. Собрали необходимое, погрузились несколько семей на подводы (2-3 не более), привязали к ним коров, остальную живность побросали на собсвенное кормление (остальное это кошки и куры, собак в наших домах не было, свиней у кого были прирезали и разделали на "консервы"). Вот таким образом и двинулись самыми глухими дорогами, а то и просто по нераспаханным полям к дальним оврагам, глухо заросшим большим кустарником, иногда проходившим через молодой подлесок, рощи. Я уже писал, что настоящие леса начинались в км 25-30 от нас. Но небольшое количество людей могло в овраге, далеко от проезжих дорог, спрятаться на какое-то недолгое время хорошо. Вода, дрова есть, а остальное то, что привезли с собой. Где-то на пути к оврагу напоролись на немецкий обоз. Но мы раньше увидели, как из-за увала (из-за гребня холма, на который мы должны были в ъехать), медленно появляются сначала упряжные дуги, а потом конские головы, вернее, сначала уши. Не успели скрыться всем обозом в зарослях вдоль нашей дороги до того, как на увал с противоположной стороны поднялись подводы с немецкими ездовыми. Это были немецкие солдаты, и, попадись мы им в этом кустарнике (если бы заметили или лошади бы заржали) вполне могли всех перестрелять как партизан. Обошлось. Добрались до намеченного оврага и начаыватли зарываться в землю, строить землянки прямо в склонах оврага между кустов. Маскировка и корни землю немного удерживают от сползания. Землянка на склоне не имеет воды на полу в отличие от той, которую можно отрыть на дне оврага. Но холодно и в той, и в другой. Они маленькие, костер негде разводить, а снаружи он землянку обогреть не в силах. А ведь это конец сентября, ночью холодно. Короче, после жизни там у меня ноги покрылись фурункулами, потом долго заживали, слава Богу, йод и марганцовка были. Но перевязка этих по существу открытых язв (после того, как гной уберут) дело, мягко сказать, мало приятное. В общем кантовались мы в этом овраге с неделю. Взрослые (единицы) пару раз пробирались в деревню. Рисковали, конечно. Под конец недели батарея палить перестала, немцев не видно и не слышно, наших тоже. А что происходит, спросить не у кого: такая вот смоленская глухомань
19. Сверху - головы в ушанках со звездами, наши разведчики, возвращение домой.
Это было утром, когда рассвело, и утренний туман в овраге рассеялся больше чем наполовину. Сидели мы внизу, у маленького костерка грелись, большой развести нельзя, чтобы не было много дыму. И вдруг увидели, что наверху - 8-10 м. на краю оврага раздвигаются ветви куста и между ними круглая личность в шапке-ушанке со звездой (!). Потом сбоку куста появляется вторая такая же, она поднимается выше куста, уже вторая фигура видна по пояс - шинель, плащ-палатка, на шее висит автомат. Наши! Разведка. Поняли, что тут прячутся мирные жители, спустились к нам. Женщины, мужчины их обнимают, несут что-то съестное (хлеб, картошка, молоко), расспрашивают, где немцы, где фронт. Оказывается, они и есть фронт. По дороге передвигаются основные силы, а разведка шарит кругом, нет ли засады, укреплений. Короче, они нам советуют посидеть здесь еще сутки, если не будет звуков боя (взрывы, стрельба, бомбежка) наутро завтра дв игать домой по хатам, чтобы их там свои не растащили. Мы так и делаем, и на следующее утро приезжаем к своим хатам, в котороые уже вселились солдаты прифронтовых частей. А фронт уже где-то за Смоленском. Вот такое было освобождение от немецкой оккупации.
20. Заблудившийся немецкий велосипедист, пехота, наземные войска - и морской офицер в черном с золотом кителе и погонах - мой отец. Сентябрь 1943 года.
Это время освобождения запомнилось какой-то очень серой, туманной, дождливой погодой, где раскисшая земля чавкает, разъезжается под ногами и колесами, где ни одного лучика солнца и все пришибленно низко ползущие, пропитаными дождем облаками. Хаты с утра освобождают, а к вечеру вновь занимает промокшая, продрогшая, измазанная в дорожной грязи пехота. В один, кажется, самый первый день в этой туманной сумятице неожиданное развлечение. В деревню на велосипеде въезжает живой немец, грязный, но в зеленой немецкой форме, на ногах сапоги, на голове пилотка, безоружный и сопливый. Его тут же окружают солдаты и куда-то ведут. Он, оказывается, отстал от своих и заблудился в этих проселках. Через несколько дней после того, ка
наши края освободили, в деревне появился мой отец, приехал за мной да и вообще сначала узнать живы ли мы. Он в то время служил на Каспии, в Астрахани. Ведь в начале 43-го был Сталинград, и Каспийская флотилия, ее бронекатера поддерживали сухопутную линию фронта в Сталинграде с реки, прикрывали переправлявшиеся через Волгу технику, людей, продовольствие. К концу 43-го года фронт далеко ушел из Сталинграда, но на Каспии флот сохранялся, базы его были в Астрахани и в Баку. Тогда много чего шло в Союз из Ирана, через Иран и далее по Волге. Флотилия потом обеспечивала проводку транспортов с грузами. Отец служил в Астраханской базе, а за мной съездить получил разрешение и соответствующие документы для передвижения в прифронтовой зоне. Вот и добрался. Выглядел он в своем морском черно-золотом облачении весьма контрастно среди выгоревшей, пропыленной и потом промокшей пехоты, замызганных, ревущих и плюющих дымом грузовиков различных мастей и форм - советских, американских, трофейных немецких. На них мы потом с ним тронулись в обратный путь из Рославля до Астрахани, где ждала мама.
21. Путь Голеевка - Рославль - Смоленск - Вязьма - Москва - Саратов - Сталинград - Астрахань
Каждый из этих отрезков пути интересен своими моментами. К сожалению, запомнилось весьма немного.
Голеевка - Рославль
Путь на телеге, тащит ее вышеописанный конь, но уже бодрый, отъевшийся. Управляет дедушка, вспоминая, как и где нам достался этот конь. Ведь мы едем по тому же проселку, через тот же овраг. Погода хмурая, без больших льперед дальней дорогой.
Рославль - Смоленск
Пешком на КПП на окраине города, на Смоленском тракте. Провожает тетя Дуня, мамина сестра. Расставание с вопросом: когда увидимся? и увидимся ли, ведь война продолжается, даже как и когда мы доберемся до места - неизвестно. Тревожно, погода такая же "тухлая", но в этих краях это уже благо: она нелетная, значит, возможно, на трассе обойдется без бомбежек. На КПП отец предъявляет свои документы и представляет меня - везет сына из оккупации. Первый же студебеккер - часовой, вроде бы офицер, его останвливает и приказывает взять "майора с сыном до Смоленска" (нам повезло - машина именно туда). Кап-3 морской = майор сухопутный. Грузимся в обитый железом кузов. Железо натерто такими же, как мы, до блеска и немного припорошено сеном, сквозь которое этот блеск пробивается. В кабине сена погуще, но там уже полусидят, полулежат трое - офицер с солдатами. Еще полтора места за кабиной есть, можно укрыться за ней от ветра. А он пронизывает, хотя скорость не более -35 км/час, дорога вдрызг разбита, танками и машинами, мосты подорваны всыпане вплоть до самых мелких, попадаются плохо засыпанные воронки в полотне дороги и по обочинам - в общем, не разгонишься. Камал-трофи с объездом мостов то вброд, то по гатям, где-то даже понтоны попадась. Вот это уж точно фронтовая дорожка! Но до Смоленска доехали без бомбежки. Под нее попали уже на Смоленском вокзале, который тоже вдрызг разбит, одни стены первого этажа, как ограда территории, но с окнами и дверными проемами. Эту картину я наиболее я отчетливо вспоминаю, уже в "наше" время попадая на Смоленский вокзал. Даже сейчас, в это разрушающее время, он выглядит весьма солидно. Контраст величайший! В общем где-то минут 20-25 немецкие самолеты, выпав из облаков, кружили над городом, в т.ч. и над вокзалом, время от времени спокойно кидая одну-две бомбы куда считали нужным. Не знаю почему, но наших истребителей не было, безрезультатно стреляли зенитки. Все это где-то в середине дня, мы выехали из Рославля где-то часов в 9, до Смоленска добирались часа 4 (105 км, а скорость черепашья , хорошо, что нигде не сползли в кювет и не завязли на переправе). В общем, немчура отбомбилась и отбыла восвояси, а мы пошли искать поезд до Вязьмы ( о чем отцу сказал военный комендант на вокзале, что будут прицеплены теплушки, что будет санитарный состав, везут раненых, но будут прицеплены теплушки - читай: товарные вагоны для обычных пассажиров, военных и штатских, которые передвигаются в этой зоне по воинским проездным документам. Это армейский вариант билетов именно в теплушки)
Смоленск - Вязьма
От Смоленска на Вязьму была восстановлена одна колея, немцы попортили ж/дорогу основатель но, - взорвали, срыли шпалы, как могли испортили полотно, сколько успели, снязли и увезли редьсы. В общем, потрудились славно. Но все автотранспортом не увезешь и не привезешь, поэтому по одной колее, от разъезда до разъезда поезда с людьми ходили и техникой, боеприпасами, продгрузами и проч. как-то под бомбежками пробирались. На один такой мы под вечер и забрались. Залезть удалось лишь на тормозную площадку одной из теплушек. Там было немного соломы, на ней сидели. По сравнению с сеном на окованном железом полу грузовика студебеккера это был просто мягчайший диван. Студебеккер на раздолбанном шоссе нам все внутренние и внешние части тела поотбивал, так что на тормозной площадке на соломе мы отдыхал и. Но ветерок допрохватывакапитальнозъез. А "главные ворота" теплушки в Смоленске были почему-то закрыты. Когда на одном из разъездов они раскрылись, мы поняли, почему они были закрыты. Набившийся туда раньше нас народ - мужчины, женщины, военные разных рангов, в осн. , солдатского звания не хотели увеличивать населенность и еще в Смоленске, до отправления поезда закрылись наглухо. Ну а на полустанках в целях отправления естественных надобностей пришлось открыть вход-выход. Была ли там, внутри теплушки нара - ей-ей не помню. В общем к ночи мы доползли до Вязьмы (около 220 км). Городок был небольшой, забр ались мы опять же по распоряжению военного коменданта в какой-то подвал разрушенного каменного дома недалеко от станции, так сказать, "полевая гостиница". - Зал, посредине длинный стол, около него лавки для сидения, на столе керосиновая лампаили масляная плошка с фитилем. Это - весь свет в этом помещении. Торцом к столу и стенам деревянные нары. Где-то в углу какое-то приспособление типа титана для кипячения воды, попить чайку. Поскольку уже ночь на дворе, то постоялый люд - военные - уже спят. Мы побаловались чайком, какая-то еще пиша была из дома, по-моему, крутые яйца и хлеб. С нами селился в эту обитель еще один офицер. Отец угостил его съестными продуктами, он дал нам америанс кого сахарина. Помню, что сладкий чай был невероятно, м. быть потому, что сахару я к тому времени давно не пробовал. Там на нарах и заночевали, точнее - я на нарах, пристроили как малоразмимерного, а отец с этим офицером где-то внизу, постелив шинели, а под ними, кажется, какие-то доски под мешковиной или тряпками.
ДАЛЕЕ ВОСПОМИНАНИЯ УХОДЯТ ОТ СМОЛЕНСКИХ КРАЕВ.
Но вся последующая жизнь отца оствается связана навсегда с теми детскими воспоминаниями, которые дал ему Господь пережить в Горенове. Об этом нет ни слова в приведенных выше отрывках. Но теперь, уже после завершения земного пути отца, я вспоминаю его слова о том, что нигде он не видел такой любви, как
в доме своего деда Матвея, - как камертон к его духовным поискам. И как возможный ключ к пониманию того, почему мне так и не удалось убедить его в подлинности моего христианства. Думаю, что среди ужасов и мерзостей войны еще контрастнее и глубже воспринимается человечность и подлинное сердечное тепло. И не случайно Господь дал отцу этот дар, на года вырвав его из среды убежденных коммунистов - тогдашних "новых русских", поместил в неназидательное, в самом укладе жизни растворенное христианство, прививая его душу к доброму корню Винокуровых. Семья матери моего отца происходит из расположенного недалеко от Рославля села Гореново. Прадед убежал в Рославль от коллективизации еще до войны. А в войну два года провел под немцами мой отец, отправленный в июне 1941-го на каникулы в деревню, где и оказался в оккупации вследствие быстрого немецкого наступления.
ВОСПОМИНАНИЯ МОЕГО ОТЦА О МОЕМ ПРАДЕДЕ
“…Дедушка закончил 4 класса церковно-приходского училища, был грамотным человеком и пользовался уважением односельчан, которые неоднократно избирали его сельским старостой. Бабушка была неграмотной, читать и писать не умела. Насколько я знаю, в Горенове семья Матвея Винокурова прожила до 1911 года. Потом случился большой пожар, усадьба их сгорела и дедушка переселился в посёлок Красная горка, который находится в 2-х км от Горенова. Каким-то образом зто совпало с реформами Столыпина, когда крестьянам давали землю, расселяя большие сёла, реформируя таким образом, крестьянские общины. Дедушка и вся его семья были очень трудолюбивыми людьми, много работали в своём крестьянском хозяйстве ( пашня, сенокос, постоянный уход за скотиной и птицей), потому семья после пожара снова встала на ноги. Все работы выполняли самостоятельно, батраков не нанимали. Дедушка умел многое. Кроме любых крестьянских работ он был очень хорошим плотником, зарабатывал, исполняя плотницкие работы. Бригада, в которой он постоянно работал после завершения уборки урожая, "поставила", как он мне рассказывал треть всех домов в Рославле. Ведь до Великой Отечественной войны и многие годы после неё Рославль был, в основном, "деревянным " городом. Кирпичные дома (почти все одноэтажные) были только в центре, остальное - дерево. Во время Великой Отечественной войны очень много деревянных домов сгорело. Собственно поэтому дедушка мне и рассказывал о своих плотницких работах в городе, видя эти пожары во время войны и после. Кроме того, он умел хорошо валять валенки, для этого в хозяйстве были необходимые помещения и оборудование. Хорошо плёл лапти, ремонтировал сбрую, телеги, сани. Кстати, собирать сани он тоже умел. Этот процесс сборки я видел в детстве собственными глазами. Основу саней составляют два полоза, которые гнут в специальных мастерских, где надо иметь соответствующее оборудование. Всю остальную конструкцию надо собрать на основе этих полозьев. Это дедушка делал хорошо даже в условиях оккупации, когда он для кого-то собрал двое саней ( именно это я и видел), наверное, что-то при этом заработав для нас с бабушкой. Так что руки у него были очень хорошие. Он воевал во время Первой мировой войны на русско-немецком фронте, попал в плен и был в плену в Австрии Домой вернулся после окончания военных действий, в каком точно году - не знаю, видимо, в 1917. В революции и гражданской войне участия не принимал, насколько я знаю, во всяком случае, активности не проявлял никакой. Видимо, война и плен научили его держаться от всех этих безобразий по возможности. подальше. (…) он считал, что к власти в деревне пришли пьяницы, бездельники, лодыри и люди, не умеющие нормально выполнять сельскую работу. Поэтому они и были бедняками, поскольку не умели и не хотели трудиться. И именно они разорили деревню, отнимая землю и имущество у тех, кто работал на земле и сгоняя всех в колхозы. Это он, не стесняясь, объяснял очень популярно своим "семейным" коммунистам - своему зятю, моему отцу и своему старшему сыну, брату моей матери и моему дяде Сидору. В своей правоте в этом вопросе дедушка был убеждён, а я эти его рассуждения с детства только запомнил, понимать начал значительно позже.
На Красной горке семья Винокуровых жила, наверное, года до 1935-36, точнее не могу сказать. Впрочем, с отцом и матерью остались только младшие сёстры, мои тёти Наташа и Дуня. Тётя Рипа вышла замуж и ушла в дом мужа, в рядом расположенную деревню Голеевка. Дядя Сидор переехал в Рославль, там работал и женился. Дядя Ефим уехал учиться в Ленинград, а моя мама - в Москву. Сначала дедушка, насколько я знаю, в колхоз не вступил. Потом. когда начали всерьёз заставлять, переехал в Рославль, купив там дом. Дом они купили вместе с семьёй тети Рипы и вместе в нём поселились. Практически в городе они вели тот же крестьянский образ жизни, только овец не было. Были лошадь, две коровы, двое свиней, десяток кур. При доме - большой огород, на окраине города - поле, где сажали картошку. Каждое лето обязательная заготовка сена, которое складировалось в большом сарае при доме. Такое вот село в городе, который тогда был, по существу, большим посёлком. Отношения с соседями сложились хорошие. Дедушка был добрым, отзывчивым человеком и всегда помогал, чем мог людям, которые обращались к нему за помощью. Это не всегда одобряла моя бабушка, которая тоже не отказывалась помочь соседям, но считала, что дедушка в этом смысле бывает излишне "усерден".
При выполнении любой работы дедушка был очень добросовестным работником, всё делал. предварительно много раз обдумав то, что собирался сделать. Да и во время выполнения задуманного всё время старался видеть, как получается тот или иной результат работы. Так было во всём: пахал ли он землю, заготавливал ли сено, штукатурил ли стены комнат в доме или крыл крышу и т. д и т.п.Пословицу "Семь раз отмерь, один раз отрежь" я узнал от него. Полной противоположностью ему в части подхода к исполнению каких-то дел были его старший сын Сидор и мой отец. В семье это всегда отмечалось. Для сравнения всегда представлялся случай достаточно частый в хозяйственной практике - когда нужно было что-то прибить или сколотить. Глядя на забитые гвозди любой член семьи мог сказать, кем они забиты - дедушкой или дядей Сидором или моим отцом. Двое последних в оправдание говорили, что они выполнили работу быстрее, а аккуратность совсем не всегда обязательна. Дедушка неаккуратно делать не мог, потому что считал неаккуратное ненадёжным. Какую-то суету, спешку в делах он терпеть не мог и других старался научить этому же. Это его качество я помню очень хорошо. И окружающие уважали этот его основательный, продуманный подход к делу. При этом он никого не заставлял делать что-то по-своему. Он достигнутым результатом показывал, как нужно правильно делать то или иное дело. Благодаря ему я уже в очень раннем детстве многое знал о крестьянском труде. Он брал меня с собой на пашню, ставил за плугом впереди себя, и так мы вместе шли по свежей борозде за плугом, который тянула лошадь. Я шел, держась за рукоятки плуга в полной уверенности, что это я управляю и лошадью, и плугом, что я пашу это поле. Он брал меня на луг, где косил сено, на ток у гумна, где вручную, цепами молотили снопы ржи, показывал, как обрабатывают лён, как запрягают лошадь, как вообще кормят и поят сельскохозяйственную живность и ухаживают за нею. Поручал мне какую-нибудь несложную работу, например, править гвозди, которые в те времена были огромным дефицитом и их надо было использовать многократно, предварительно выровняв после предыдущего использования.
У дедушки был очень спокойный, ровный характер. Я никогда не слышал, чтобы он на кого-то повысил голос, тем более накричал, как-то обидел. В семье он пользовался очень большим уважением, к его мнению очень внимательно прислушивались. Конечно, в те годы, когда я жил у них в бабушкой, их дети уже были взрослыми, самостоятельными людьми и свою жизнь строили сами, в соответствии со своими взглядами и убеждениями. Но мнение отца для них имело большое значение, хотя, конечно, они ему уже далеко не всегда следовали. Да он этого и не добивался, он и сам уважал чужое мнение. Он никогда ни с кем не ссорился, ни со своими детьми, ни с бабушкой. Бабушка имела на него большое влияние, она, насколько я помню, управляла в доме многими хозяйственными процессами, по крайней мере, так это представлялось моему детскому взгляду на происходившее в доме. В моей памяти сохранился только один случай, когда я видел дедушку сильно выпившим по случаю какого-то праздника. Всё происходило совершенно спокойно, никаких эксцессов, бабушка и тётя Рипа просто отвели его в спальню и уложили спать. На моих глазах такого больше не было. Никаких регулярных приёмов спиртного у дедушки не было. В этом смысле он был непьющим человеком.
К окружающему миру и событиям в нём дедушка проявлял постоянный интерес, внимательно слушал радио, читал газеты, старался поговорить о событиях в стране и мире со своими родными и близкими, особенно с теми. которые жили в Москве, а потом в Ленинграде. (…) Пятидесятые годы прошлого века - это последние годы его жизни и именно в это время он мне говорил: "Какая интересная идёт жизнь! Новые автомобили, реактивные самолёты, космические ракеты, спутники, телевизоры - сколько всего придумано! Очень хочется ещё пожить, посмотреть, как это всё будет дальше!" И продолжал читать газеты до глубокой ночи, когда ему никто не мешал. Правда, в шутку бабушка "ругала" его, что он "палит" много электричества на освещение. Во время немецкой оккупации мы жили на Красной горке у родственников бабушки, спрятавшись, как считали дедушка и бабушка от возможных преследований со стороны немецких властей - ведь семья считалась семьёй коммунистов, один из которых был вторым секретарём Рославльского горкома партии, а другой - моряком, флотским офицером. И в городе было немало людей, которые это хорошо знали, прежде всего из числа соседей по улице. В доме, стоявшем рядом с домом дедушки, по тому же 3-му переулку Красина, хозяином был человек, когда-то до 1917 года служивший в российской жандармерии, не знаю, правда, на каком посту. Но от него в семье Винокуровых ждали всяких неприятностей, хотя внешне отношения были нормальные. Так вот в это время дедушка не оставлял книги, читал всё, что попадалось под руку, тоже поздно вечером при свете коптилки, а то и лучины. Знаю точно, что в это время читал он Библию, потому что об этом он говорил мне: "Очень умно написанная книга, годится для чтения во все времена. То, о чём в ней написано, было и в прошлую войну ( имелась ввиду Первая мировая война ) и в эту. Брат идёт на брата, сын - на отца". Это я запомнил практически дословно. Он и ещё много приводил примеров соответствия текстов Библии происходившим и происходящим событиям, но я этих примеров не запомнил. А вот то, что написал выше, помню точно. Тогда я совсем не понимал, что это за книга - Библия, понимал только, что это как-то связано с верой в Бога. О вере в Бога, о том, что есть люди верующие и неверующие я в детстве уже знал, поскольку в доме дедушки и бабушки и в деревне, и в городе всегда были иконы, во всяком случае, при их жизни. И мне ещё в детстве объяснили, кто на них изображен и почему они находятся в доме. Дедушка и бабушка, конечно, были крещёными, православными людьми. Насколько я помню, дома иногда молились вечером, не очень долго. Но в церковь на моей памяти не ходили, видимо, потому, что церкви были закрыты. А, возможно, и потому, что в семье были коммунисты. Так что о твёрдости и глубине их веры ничего сказать не могу. Знаю точно, что в период оккупации меня хотели покрестить, чтобы как-то "скрасить" мою черномазую внешность и принадлежность к коммунистической среде обитания. Но знаю также, что это не состоялось. Такое дело я бы точно запомнил, поскольку мне предварительно рассказывалось, как это делается с младенцами, а как должно происходить с более взрослым ребёнком. Думаю, что дедушка и бабушка не решились на моё крещение, так как верили что немцев прогонят, придут наши войска, а с ними и мой отец, который вряд ли одобрит такую их самодеятельность, как крещение сына коммуниста.
Ещё мне вспоминается, что дедушка, естественно, считал, что основой государства является труд рабочих и крестьян. Другими заслуживающими уважение видами деятельности являлись, по его мнению, труд инженера, врача и учителя. Остальное он считал менее важным. Он не понимал, как всерьёз можно воспринимать ( и платить за это деньги) труд певцов и танцоров из всевозможных ансамблей песни и пляски, а также труд шахматистов, художников, музыкантов и других деятелей искусства. Для него все эти занятия были несерьёзным делом. Мне как-то не приходило в голову спросить у него, как он относится к военной службе, а также к работникам торговли. Смутно помню какие-то довольно иронические воспоминания дедушки и бабушки о каких-то священнике и дьячке гореновской церкви, которым надо было делать некие подношения по церковным праздникам. Впрочем, эти рассказы мне вспоминаются очень смутно, поскольку они тоже как-то связаны с моим несостоявшимся крещением. В целом я запомнил своих дедушку и бабушку, как людей совершенно замечательных, удивительно светлых и добрых. ”
Комментариев нет:
Отправить комментарий